— Отпустят, жди.
— Ой-ой-ой.
И тут меня взорвало. Меня, тихого человека.
— Товарищи! Ну вы-то хоть мне верите, что у меня был билет? Вы понимаете, что я - жертва роковой ошибки?
У меня есть билет. Я его брал. И вообще. Мы дожили до счастливых времен, а не верим друг другу, что у нас есть билет. И вообще. Это безобразие - не верить мне, что у меня есть билет. Вы понимаете это?
— Понимаем, понимаем, - закивали товарищи, не веря мне, - как же тебе быть без билета, коли на тебе
жилетка с часами.
— Это - безобразие! - опять вскричал я. - Я чувствую, что даже вы, мои невольные товарищи по несчастью, не верите мне. Но я докажу. Клянусь своим жилетом, что докажу... пустите меня! - окончательно разошелся я. - Я докажу. Я докажу. Я сейчас на ходу выйду из поезда. Из-за такой незначительной вещи, как билет.
Я сейчас на ходу выйду из поезда, а вы убедитесь, что на земле есть еще честный человек, и этот человек - я!
— Да верим мы тебе. Верим. Мы даже видим, что у тебя легкоранимая душа. И жилету верим, - удерживали меня сердобольные безбилетники, поняв мой план и решительность.
Но и удерживая, конечно же, не верили. Укоряли:
— Постыдились бы так делать. Ведь на вас же жилет.
— Бессовестный самоубийца.
— Нехорошо.
— Это не выход! - кричал мальчик. - В любой ситуации надо оставаться человеком.
— Ты противоречишь себе, - холодно заметил я. – Ты требовал активных действий. Вот они.
При этих словах я вырвался, с невесть откуда взявшейся физической силой раздвинул пневматические вагонные двери и, пнув кого-то напоследок, на ходу вышел из поезда.
Вы никогда не выходили на ходу из поезда? О! Сейчас я вам расскажу, что из этого получается.
Я попал под откос. Я летел, как птица, падал, как самолет, и катился, сметая в инерционной агонии пригородную траву, кустики, консервные банки, бутылки, костры туристов и другие мелкие предметы. Потом закон инерции перестал использовать меня в качестве иллюстрации собственного существования, и я затих, лежа в неизвестной, крайне болотистой, вредной для здоровья местности.
Тут-то я и потерял веру в жилет.
Выйдя из поезда, на ходу, с подранной штаниной, с пустотой души и ломотой в членах, я хотел узнать хотя бы, который сейчас час. Полез за часами в карман, а там, ясно, и лежит тот самый билетик, из-за которого загорелся весь сыр-бор. В кармане жилета, жилета, подло, неожиданно и мерзко предавшего меня
А надо сказать, что раньше я очень верил в жилет. Искал в нем остатки человеческого разума, отзвуки гуманистических идей, сам вид жилета успокаивал меня.
А теперь - все. Лежа в неизвестной мне болотистой, крайне вредной для здоровья местности в жутком виде, в жутком состоянии, отдыхая после совершенно несвойственных мне активных действий, я, разумеется, после небольшого размышления, пришел к полнейшему отрицанию жилета.
Подлый предатель! Мой бывший милый, а ныне отрицаемый жилет! Какой там длинный ряд пуговок, отсутствие рукавов, шелковая спинка.
Что теперь все это для меня значит, если я окончательно потерял веру в жилет и пришел к полнейшему его отрицанию, когда исчез мой милый островок спокойствия? Грустно мне. Пойду, пойду, скорей пойду по белу свету, посоветуюсь с трудящимися. Может, хоть они подскажут, во что мне теперь начать верить.
Вот тут некоторые говорят, что в наше время нет настоящей любви. 'Нету, ее нету', - утверждают они. А я говорю наоборот.
Как так нету? Есть! Есть она, единственная и неповторимая. Единственная и неповторимая в жизни. Есть. Вернее, была. У меня была любовь, а ее погубила химия. У меня была любовь, ее сгубила химия, а я стал тем, кем я сейчас являюсь. То есть - никем.
Вот слушайте.
Но только снимите, пожалуйста, шапки. Снимите шапки, ибо я буду рассказывать тра-а-гическую историю из собственной жизни.
...Влюбился я раз. Сижу в театре ТЭЗ, где дают Шекспира.
И чувствую, что чем-то воняет.
- Галя, - говорю я своей невесте. - Галя, тебе не кажется, что здесь чем-то воняет?
А она не отвечает, увлеченная произведением гения. Что ж, и в этом мы с ней сошлись. Я тоже, можно сказать, без ума от Шекспира. Если бы он сейчас жил, то я любил бы его, наверное, даже больше, чем родного брата. Но Шекспир умер, а брата у меня нет. Я жил один и дожился до того, что влюбился в Галю.
- Галя, - говорю.
Не отвечает. Увлеклась, голубушка. Ах, как я ее любил. А на сцене все актеры скачут. Как черти. Кувыркаются и поют песни на музыку Высоцкого, а также квартета 'Битлз', а также французского ансамбля 'Компаньон де ля шансон'.
А я чувствую, что в зале чем-то воняет.
- Галя, - говорю я. - Чем же воняет? Не то бензином, не то еще каким соединением? Что это такое? В чем
дело, спрашивается?
Молчит моя Галя, потому что на сцене монах вдруг пустился в не запланированный Шекспиром вокальный монолог о том, что героям всего по четырнадцати лет и как-де отнесутся к этому факту последующие и грядущие изнеженные поколения.
Я терпеливо дождался конца монолога и, когда монах ударился в пляс, под шарканье его театральных подошв снова обратился к невесте:
- Галя! Тебе не кажется...
При этом я ее сильно потряс за плечо, так что она была вынуждена обратить на меня внимание.
— Что ты говоришь?
— Тебе не кажется, что в зале воняет бензином?
— А? Нет. Нет.
— Или какой-то еще химией?
— Да нет же, нет, - отвечала Галя и в знак того, что мы скоро поженимся, провела ладошкой по моей щеке.
После чего вновь погрузилась в разглядывание похождений лихих веронцев, один из которых взял да и натурально влез по канату в тюзовские небеса. Гул одобрения прошел по залу.
— Как это смело! Как это по-хорошему хорошо! - воскликнула сидевшая рядом поэтесса Нарециссова.
— И не кажется мне, а на самом деле есть. Воняет, -
пробормотал я и стал проситься вон из театра.
И мы с несколько недовольной Галей вышли на улицу, где снежинки, совершая плавные вращения, падали на землю. Сквозь падающие снежинки полупросвечивали вечерние фонари, и я взял Галю под руку, и мы пошли как бы навстречу новой жизни, а в частности, к ней домой.
Квартира Гали, где она проживала со своими престарелыми родителями, имела высокие потолки и
