- Вот же черт, ты скажи - есть справедливость на этом свете или ее совсем нету, паскудство! - ругался проигравший битву с крепкими картежными мужиками неудачливый игрок, бывший студент Струков Гриша, тридцати двух лет от роду, обращаясь к своему институтскому товарищу Саше Овчинникову, когда они возвращались глубокой ночью от этих самых мужиков в Гришин 'коммунал', где Овчинников хотел переночевать, так как явился он из Сибири, определенного места жительства в Москве пока не имел и квартировал далеко за городом, у тетки.
Цыкнув на соседей, которые, недовольные поздним визитом и грохотом отпираемых засовов, выставили в коридор свои синие морды, Гриша с Сашей оказались в струковской узкой комнате, основной достопримечательностью которой являлись специально сконструированные полати, куда вела деревянная лестница и где еще совсем недавно, подобно неведомому зверю, проживала под высоким потолком Гришина старенькая теща. Пока Гриша окончательно не расстался со своей Катенькой по причине вскрывшихся ее отвратительных измен. И пока Катенька, проявляя неслыханное благородство, не выписалась честно с Гришиных тринадцати метров и не переехала к 'этому настоящему человеку', прихватив с собой и прописанную в городе Орле 'мамочку'.
— Нет, это мне не денег жалко, - заявил Гриша. - Хотя мне и денег жалко тоже, но в гробу я видал эти двадцать рублей, - бормотал Гриша. - Но что тот левый козел мог меня пригреть на пичках, так этого я, по совести,
ни от него, и от себя никак не ожидал. Скажи, друг, у вас в Сибири бывает такое свинство?
— У нас, Гриша, в Сибири все бывает, - сказал Саша, зевая. - У нас вон ломали на Засухина дом и там нашли
горшок с деньгами от купца Ерофеева, и через этот горшок сейчас одиннадцать человек сидят, потому что они золото не сдали, а напротив - принялись им бойко торговать, возрождая на улице Засухина капитализм. Вот так-то...
— Ух ты черт, кержачок ты мой милый, - обрадовался Гриша. - Вот за что я тебя люблю, дорогой, что вечно
у тебя, как у Швейка, есть какая-нибудь история. Хорошо мне с тобой, потому что ты еще не выродился, как эти московские стервы, падлы и бледнолицая немочь.
В стенку постучали.
— Я вас, тараканов! - прикрикнул Гриша. И продолжал: - Веришь, нет, а боятся меня - ужас! Я по местам
общего пользования в халате хожу, а им - ни-ни! Запрещаю. Нельзя, говорю! Не-лъзя! И все! Некультурно! Они меня за то же самое боятся, за что я тебя люблю. Я ж с детства по экспедициям. То у меня нож, то у меня пистолет, то я тогда медведя на веревке из Эвенкии привез, и полтора месяца он у меня отпаивался - соской, водкой, чаем.
— Медведя? - оживился Саша. - Я в Байките - аэропорту тоже там, когда ночевал, то там лазил медвежонок между коек, маленький такой, совсем с кошку. Цапнул одного дурака, он пальцами под одеялом шевелил. Тот
ему спросонья переломал хребет. Мы все проснулись, взяли гада, раскачали хорошенько и выкинули в окно. Летел вместе с рамами...
— Хребет сломал? А медвежонок что? - заинтересовался Гриша.
— Что... Подох. Он же, ему же несколько дней всего и было. А гада потом вертолетчики посадили в самолет и говорят: 'Мы тебя, вонючку, административно высылаем, пошел отсюда, пока самому костыли не переломали'.
— Вот же хрен какой, - опечалился Гриша. - Это ж нужно - беззащитного медведя! Стервы, есть же стервы
на белом свете! Вот Катюша моя была - это уж всем стервам была стерва! 'Знаешь, милый мой, если ты - мужик, так и бери себе мужичку! И потом, если б ты меня хоть немного уважал, ты бы не вел себя как скотина'. А я ее не уважал? Старуха год на полатях жила - я хоть раз возник? А то, что я пью, так я - не запойщик, я - нормальный. Пью себе да и пью. Вот так. И пошли-ка они все куда подальше...
— Стервы. Это верно, - равнодушно согласился Саша, прицеливаясь к полатям. - Не могу тебе возразить, друг,
сам неоднократно горел. Сейчас вон - еле выбрался.
— Слушай, а ты помнишь эту харю? - внезапно разгорелся Гриша. - Ты помнишь, у нас на курсе ходила одна
стерва, у ней еще ребенок был, она все всегда первая лезет сдавать и говорит: 'Мне маленького кормить надо'.
— Ну, - сказал Саша.
— А-а, ты ведь у нас появился на втором, так что не знаешь всех подробностей. С ней до всех этих штук ходил
несчастный этот... Клоповоз... Клоповозов, что ли, была его фамилия. Или Клопин? Не помню...
— Не важно, - сказал Саша.
— Вот. И она раз подает в студсовет на него заявление, что, дескать, тити-мити, скоро будет этот самый 'маленький', а что он, дескать, не хочет жениться, хотя он был у ней 'первый' и всякие такие по клеенке разводы. Прямо так все и написала в заявлении...
— Ну и дура, - сказал Саша.
— Да конечно ж, дура! - вскричал сияющий Гриша. - Потому что собрался этот студсовет, одни мужики,
и спрашивают ее эдак серьезно - опишите подробно, как это было! Ну, умора!..
— А она что? - заинтересовался Саша.
— А она опухла и говорит: 'То есть как это 'как'?' - 'Ну, - говорят, - расскажите, как. Во сколько он к вам,
например, пришел?' - 'В десять вечера', - говорит.
'Ане поздновато?' - спрашивают. А она: 'У нас в общежитие до одиннадцати пускают...'
— И вы, - говорят, - до одиннадцати успели?
— Успели, - она отвечает.
— А что так быстро? - один говорит.
— Стало быть, он правила посещения общежития не нарушил? - другой говорит.
— Нет, товарищи, вы посерьезней, пожалуйста, - стучит карандашом по графину третий. - А вы не отвлекайтесь от темы. Вы лучше расскажите, как было все.
— Ну и что? - улыбался Саша.
— Да то, что она не выдержала этого перекрестного допроса и свалила не солоно хлебавши. Но... - Тут Гриша
значительно погрустнел. - Бог - не фрайер. Клоповоз в Улан-Удэ схватил какую-то заразу и совсем сошел с орбиты. Говорят, он в прошлом году помер. Или в окошко выкинулся. Хотя, может, он и не помер, и в окошко не выкинулся, но все же он с орбиты сошел, так что верховная справедливость оказалась восстановленная.
— А ты считаешь, что была допущена несправедливость? - хитрил Саша, любуясь Струковым.
— А как же иначе? - уверенно сообщил тот. - Форменное же издевательство над девчонкой, несмотря на то
что она - тоже стерва. Нашла куда идти и кому рассказывать. Бог - не фрайер, вот он и восстановил баланс. Эта
теперь маленького в музыкальную школу водит, а Клоповоз в гробу лежит.
— Ну уж, это неизвестно, кому лучше, - вдруг сказал Саша.
— Нет уж, это ты брось и мозги мне не пудри, - сказал Гриша. - Философия твоя на мелком месте, как, по
мнишь, всегда говорил тот наш идиот-общественник, старый шиш?
— Помню, помню, - вспомнил Саша. - Я еще помню, помнишь, он к нам когда первый раз пришел в
