не стоило, хотя сам Мотало говорил обратное. Мол, все это бесценно. Среди вещей в его квартире был, к примеру, облезлый самодельный комод, доставшийся в наследство от бабушки. Половина ручек отвалилась, ящики закрываются с большим трудом, из них постоянно свисают вещи. Над этим динозавром висели сломанные часы, тоже доисторические, с гирьками на цепочке, именуемые «ходики». На одной из стен, как раз у обожаемого Эдиком продавленного дивана, красовался плешивый коврик, настолько засаленный, что рисунок угадывался с трудом. Похоже, Мотало, который ел прямо на постели, вытирал о него руки. Имелась в хозяйстве даже... керосиновая лампа! «А вдруг отключат электричество?» «Балда, у тебя же все равно нет керосина!» «Зато у меня есть лампа!»
И посреди этого старья, которое Мотало поленился вывезти после смерти бабушки, на заваленном хламом столе, среди грязных чашек, тарелок с остатками еды, книжек с закладками, исписанной бумаги, обгрызенных карандашей, поломанных ручек – вполне современный компьютер. Пардон, еще одна ценная вещь, хотя очки обошлись Эдику дороже.
Полы в доме мылись по большим праздникам, пылесос Мотало не признавал, посуду мыл, когда вся, что имелась в доме, оказывалась грязной. И то Эдик частенько вытаскивал из горы немытой две нужные ему и гостю тарелки и две чашки, на остальное махал рукой: потом. На окнах висели плотные шторы: Эдик дню предпочитал ночь, он был стопроцентной совой.
И в этой вечной тьме, в этой захламленной квартире жил человек со светлым умом, способный на гениальные догадки и знавший так много, что мог бы выиграть кучу денег в теле– и радиовикторинах, если бы не относился к ним с таким презрением. Он их даже не смотрел. В том числе и те, что были не слишком примитивны и куда поэтому допускались простые смертные, не только звезды. Так вот: все это Эдик презирал. Викторины, ток-шоу, развлекательные программы и участвующих в них звезд.
Гости к нему приходили редко. Да что там! Практически никогда! Поэтому на звонок в дверь Мотало долго не реагировал, думал, что это ошибка и не стоит тратить время и силы. Ведь надо подняться с дивана, дойти до двери, открыть ее и вступить в диалог с примитивной особью. А потом долго приходить в себя от полученного негатива. Пришлось звонить еще и еще, но Андрей Котяев давно уже привык к странностям хозяина. Если на чужой территории Мотало еще как-то держался, то есть соблюдал нормы поведения, то у себя дома не стеснялся вовсе.
Наконец дверь открылась.
– А... Это ты... – кисло сказал Мотало. – Ну заходи.
После чего повернулся к гостю спиной и, не оборачиваясь, побрел обратно в комнату. Зрелище было жалкое: растянутый свитер висел на худых плечах, ноги старчески шаркали, на макушке сияла огромная лысина.
Андрей вошел, запер за собой дверь, ботинки, как обычно, снимать не стал, и как был, в джинсовой куртке, двинулся в том же направлении.
Эдик лежал на диване, заваленном книгами, тут же, на диване, стояла чашка с недопитым кофе и тарелка с недоеденными бутербродами. Еще на диване лежали: пара трусов, грязные носки, мокрое полотенце, пачка одноразовых бритвенных станков, одного не хватало, использованный пластырь, ватка со следами крови...
– Садись, – услышал он.
И поступил так же, как поступал всегда: взял в охапку вещи, грудой лежащие в продавленном кресле, и скинул их на пол. После чего снял куртку, кинул ее на диван, где лежал Эдик, уселся в освобожденное от хлама кресло и огляделся:
– Вроде, ничего не изменилось.
– Как так? – обиделся Эдик. – Я книгу новую купил!
– О чем?
– «Энциклопедия живописи», – похвастался Эдик. – Экспрессионисты.
– На кой?
– Интересно.
– А эти твои... как там их? Психи! То есть, психологи. Ты их что, забросил?
– Зачем? Читаю. А ты, собственно, зачем пришел? – спохватился Эдик.
– Да так. Проведать зашел.
– Не темни. Ты ничего не делаешь просто так, Андрон. И здесь тебе не нравится.
– Да, нормально все.
– Врешь. Ну, давай. Используй меня уже. Не тяни время.
– Я гляжу, ты сегодня агрессивный. А причина?
– Просто ты мне помешал, – сердито сказал Эдик.
– Бриться помешал? – кивнул он на пачку одноразовых станков и лежащую рядом ватку со следами крови. – Или ты эксперименты над собой ставишь?
– Говори, чего тебе надо, и уходи.
– Слушай, может, ты выпить хочешь? Так я схожу.
– Тебе не удастся меня споить. Я же сказал, что хочу изменить свою жизнь.
– Поясни.
– Это ни к чему.
– Лично я изменений не вижу, – он демонстративно оглядел комнату. – Все вещи на месте.
– Это внутри меня.
– Ну хорошо, – сдался он. – С трезвым тобой трудно, это я понял. Давай зайдем с другого конца. Можешь прояснить некоторые вещи? С точки зрения психологии?
Эдик аж подпрыгнул. Очки задорно блеснули, когда Мотало сказал:
– А я тебе предупреждал! Всех предупреждал! Что вы еще ко мне придете! Что? Пригодился Мотало?
– Ну возьми с полки пирожок. Ты гений, а мы дураки. Вот и объясни нам, сирым, в чем мы не правы. Это загадочное дело не дает мне покоя, – пожаловался он. – Потому что в нем оказалась замешана загадочная женщина.
– Алина Вальман? – привстав, жадно спросил Эдик.
– Она.
– И... как?
– Видишь ли, оба этих парня к ней ходили. Тот, что повесился, и тот, которого застрелили.
– Минуточку. – Эдик откинулся на подушку. – Можно уточнить: кого именно застрелили?
– Ты дурочку не гони. Курехина. Ты сам это утверждаешь.
– Ошибся, – спокойно сказал Эдик. – Курехин застрелился.
Он оторопел.
– Мотало, ты... Да ты, блин, в себе? У меня есть заключение экспертизы!
– У следователя тоже есть. Там все написано. И в той форме, в которой он просил.
– Ты что?!! Я ж тебя столько лет знаю! Ты никогда этого не делал!
– Не делал чего?
– Не подтасовывал результатов экспертизы!
– Вот видишь, – усмехнулся Мотало. – У меня безупречная репутация. Значит, и на этот раз все так, как есть на самом деле. Я ничего не подтасовывал. Ошибся, с кем не бывает? Все мы люди, – Эдик развел руками.
– Ну нет, – он в волнении встал. – Я тебе не верю! Кто на тебя давил? Следователь?
– Андрон, – неожиданно мягко сказал Эдик. – Ты... Ты сядь. Сядь. И спокойно послушай.
Он сел.
– Ну?
– Мы оба ошиблись. Это я виноват. У меня была депрессия. Почудилось черт знает что. А сейчас прошло. И тебя завел не по делу. Ты, вот что... ты иди в отпуск, Андрон.
– В отпуск? – ощерился он. – К маме на дачу, огурцы солить?
– Там хорошо... – мечтательно сказал Эдик. – Тихо, спокойно. Заодно с мамой помиришься. Мама у тебя хорошая. Я ее уважаю.
– Уважаешь? Это хорошо. – Он опять встал. – А вот я тебя уважать перестал. Говоришь, человеком
