— Ага, — удовлетворенно кивнул Курт. — Так вот, стало быть, отчего ты променял возможность уединиться за монастырскими стенами на обязанность таскаться за мной по многогрешному миру и влипать в неприятности. Полагаешь своей миссией образумить меня, направить на путь истинный… хотя, стой: я ведь уже на этом пути. Господом направлен. Скорее всего, сгоряча.
— То, за что курсантов пороли во дни обучения, сходит им с рук после получения Знака, — отметил помощник недовольно. — Даже кощунственные высказывания. Даже те, за которые обладатели Знака вправе пороть других… Быть может, ты поубавишь свой сарказм, когда я напомню, чем еще ты заинтересовал друзей и врагов — кроме необычной интуиции?
— Сомневаюсь.
— Никто, — пытаясь не слышать его, продолжил подопечный, — ни наши эксперты, ни их малефики не нашли в тебе ничего сверхобычного. Тут ты прав. Но тогда объясни мне, почему чародей, при одном имени которого бледнеют его же приверженцы, не сумел влезть в твою дурную голову? Почему не смог увидеть твоих мыслей; точнее, увидел, но лишь те, что
— Может, он в тот день не выспался.
— Наверное, так же, как и все прочие, включая, насколько мне известно, стрига, который брал под полный контроль по нескольку человек разом, но не смог одного тебя. Ты защищен, Курт, признай это, наконец. Тебя хранит кто-то. И уж наверное не Афина Паллада.
— Доводилось бывать на анатомировании? — спросил он вдруг, и Бруно непонимающе нахмурился. — Так, ad vocem[30]. Два человека равного сложения тащат равные мешки с камнями, и — один вдруг падает замертво, а другой вздыхает и идет домой любить жену. Знаешь, что обнаружится при вскрытии? Различное строение сердца и сосудов.
— Это намек на то, что, когда тебе размозжат голову, из черепа вывалится уникального строения мозг?
— Чем это объяснение хуже божественного вмешательства? У кого-то более крепкие, чем у прочих, мышцы или кости, у кого-то — мозги. Просто так сложилось — от рождения.
— Думаю, если б в отдаленной деревеньке обнаружился вдруг некто, кто тридцать лет пролежал лежнем, но при том был бы подобен греческому атлету — им давно заинтересовались бы и наши, и не наши. Как тобой.
— Академия — святого — Макария, — повторил Курт с расстановкой. — Я ее сегодня уже упоминал?
— В академии накачивали не только
— Я подхожу ad parametrum, — пояснил он благожелательно. — Выходец из бедняцких кругов, бывший беспризорник и преступник — перевоспитан, обучен, угодил в императорскую милость и урвал себе рыцарское звание, попутно подняв на костер пару-другую высокородных подданных. Для пропаганды — идеальная biographia. Тебе известно не хуже меня, что моя слава — не в малой части заслуга наших же агентов. Новой Конгрегации нужны свои имена и легенды; я просто пришелся ко двору. Я, знаешь, вроде бочонка с пивом, который выкатывают к дверям лавки для заманивания посетителей, или вывески над трактиром. Пока вывеска новенькая, сияющая свежей краской, неплохо нарисована — и все смотрят, обсуждают, заходят в двери; спустя время краска облупится — и повесят новую вывеску. Все просто.
— Наверное, я все же ошибся, — со вздохом качнул головой Бруно. — Смирения в тебе местами даже непомерно много.
— Собственных заслуг я не принижаю… — начал он, и помощник оборвал, не дослушав:
— Стало быть, ты попросту болван.
— Да как тебе в голову такое могло прийти! — прорезал полутишину трапезного зала возмущенный голос, и Курт обернулся к рыцарю, радуясь, что сам собою прервался этот разговор, повторяющийся с вариациями не в первый уже раз и длящийся не первый год.
— У тебя есть идея лучше? — отозвался фон Зайденбергу охотник. — Что можно было сделать еще — оставить его на чердаке, чтобы он там прел потихоньку? Или на ледник его — к мясу, которое мы здесь едим?
— Но не вот так же просто, наземь в амбаре!
— Ты прав, — с подчеркнутой печалью кивнул тот. — Надо было похоронить. Снег разгрести, лед сколоть, землю продолбить; убив на это весь сегодняшний день, мы б наверняка управились… Ты беспокойся о том, как сохранить живых, а не о том, сожрут ли мертвого. Ему, знаешь, хуже точно уже не будет.
— И все-таки, господин рыцарь в чем-то прав, — тихо выговорила Мария Дишер. — Как-то выходит… не по-христиански.
— О его душе есть кому помолиться, об этом не тревожься, — возразил Ван Аллен, кивнув в сторону Бруно. — Прочее не главное. Главное — не оказаться на его месте.
— Господи, — проронила беглянка, спрятав лицо в ладонях. — Как страшно… клыками, заживо… Я так не хочу.
— Ничего не будет, если слушаться того, что вам говорят. Ничего непредвиденного не случилось: правила безопасности были простыми и понятными, и беда вышла только потому, что один дурак их презрел, а другой его поддержал. Все, что от вас требуется, это
— Перестаньте, — потребовала Амалия строго, скосясь на сына. — Не при ребенке.
— Брось, — скривился Ван Аллен раздраженно, повысив голос: — Сколько тебе лет, ребенок?
— Четырнадцать с половиной, — хрипло отозвался Хагнер-младший, не поднимая головы, и охотник фыркнул:
— Я в его возрасте имел перечень подвигов подлиннее родословной господина бродячего рыцаря. Он уже не ребенок, милашка, он взрослый парень, и давно пора свою опеку поубавить — уже и ему пришло время тебя опекать. Если ты продолжишь в том же духе, доведешь сынка до того, что он станет падать в бесчувствии при виде мыши. Пусть слушает. И жаль, что не видел.
— Господи, не надо, — плачущим шепотом попросила Мария. — Это было… это было… Господи, помоги нам…
— Да будет тебе уже, — почти со злостью потребовал парень, и та умолкла, напоследок шмыгнув носом.
— Напрасно ты так, — с укором возразил торговец. — Призвать Господню помощь — что еще нам остается?.. Господи, подай нам помощь в тесноте, ибо защита человеческая суетна. С Богом мы окажем силу: Он низложит врагов наших…
— Не имею ничего против молитвы, — оборвал Ван Аллен, — однако для этого у Молота Ведьм при себе имеется помощник в монашьем звании: вот он пускай и бьет поклоны, ему это по чину полагается. «Защита человеческая суетна»… Я тебе другое припомню: не искушай Господа Бога твоего; вот так оно будет вернее. Лезть не надо на рожон, тогда и защита человеческая вполне сгодится.
— Вы полагаетесь на каменные стены, но они не спасли Иерихон. «Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня» — вот как сказано в Псалмах. Против Господней воли вы не спасетесь, господин охотник. Если Он решит предуготовить вас к гибели — вы можете лишь молиться. Молитесь, чтобы спастись.
— Orate vero ut hieme non fiant[31], — пробормотал Курт себе под нос. — Правда, для этого уже поздновато…
— Я тебе еще кое-что скажу, Феликс, — продолжил Ван Аллен. — И тоже по Писанию. У всякого, знаешь, в Писании этом есть нечто, что запоминается всего более; тебе в голову лезут молебствия о милости Божьей и немощи человеческой, Молоту Ведьм — наверняка что-нибудь о Господе, огнем карающем, всякому свое. Так вот у меня тоже имеется в памяти излюбленная выдержка, и я полагаю ее куда как более верной. «Quicumque effuderit humanum sanguinem fundetur sanguis illius ad imaginem quippe Dei factus est homo»…
