— По-моему — да. Разве что, он на нее просто глаз положил; тогда столь человеколюбивые устремления вполне понятны. Видел его Берту? Красавица. Аж в дрожь кидает.
— Ты невыносим, — отмахнулся Бруно. — Признать в человеке что-то хорошее ты не способен par principe[8]?
— А ты способен увидеть пару конопляных зернышек в куче песка?.. Человек — это злобная, завистливая, трусливая и корыстная тварь.
— А исключения?
— Исключения есть, — кивнул он. — Есть достойные люди, небольшая горстка, и весь цивилизованный мир их знает поименно.
— Да в самом деле?
— Загляни в святцы. Они все там. Хотя, — сам себе возразил Курт, — и с ними не все гладко. Немалая их доля всю свою жизнь была такими же злобными и корыстными тварями, как и весь род людской, и лишь перед смертью они сотворили что-то, отчего удостоились попасть в благочестный список. К примеру, тот евангельский разбойник. Все его заслуги состоят в том, что под конец своей многогрешной жизни он сказал соседу по кресту — «а знаешь, парень, в твоих словах что-то есть». И — оп! — он в Раю. Вообще говоря, нечто подобное я вычитывал в протоколах. Его действия сравнимы с деяниями тех, кто на пороге смерти заключает договор с первым подвернувшимся созданием, которое пообещает избавление если не от мучений, то от паршивого посмертия. Парень рискнул — и не прогадал.
— И сколько народу было затащено на костер за такие речи?
— Не знаю, — передернул плечами он, обратясь снова к завтраку. — Не подсчитывал.
— … частенько, — влетел вместе с возвратившимся Вольфом обрывок его речи. Новоприбывший кивал, слушая его с придирчивостью и на ходу дыша на руки. — Вообще, конюшня и без того теплая — на семи ж ветрах стоим, придорожное заведение; кто строил, не дурак был. Стены не свищут, камень изнутри выложен досками — ну, сами ж видели. Но все же печь растапливать туда прихожу — на ночь уж точно; ну, и днем, бывает.
— Я доплачу, — оговорился тот. — Топи и днем тоже, и чтоб не «бывает», а точно.
— Ну, по такой погоде я и днем туда заглядываю…
— Заглядывай чаще.
— Я не возражаю, — неуверенно отозвался Вольф, — только вот конюшня большая, прогревать по нескольку раз в день — это дело накладное; я ж не могу ее натопить исключительно подле вашего коня…
— Лошади. Ничего. Только не вздумай после впарить мне счет за якобы сожженные дрова, а все, что впрямь было затрачено — оплачу. Этой лошади цена немалая, и не только в деньгах, я вторую такую просто больше не найду, ясно?
— Всё с вашей кобылой будет в порядке, — с расстановкой проговорил Вольф, и постоялец многозначительно нахмурился:
— Надеюсь… Ну, а теперь можно и о себе. Тут, я думаю, объяснять не надо — чего-нибудь этакого и пожевать. Чего — все равно… Не возражаете, господин рыцарь?
Последние слова вояка произнес мимоходом, не особенно интересуясь реакцией обладателя цепи, и тот возмущенно шевельнул бровью, когда на скамью против него шмякнулись тяжелый арбалет и плащ, а на пол — плотно упакованный дорожный мешок, глухо громыхнувший металлом внутри.
— Дыхание жизни, — блаженно протянул заботливый владелец уникальной кобылы, вставши к очагу вплотную и вытянув руки почти в самый огонь.
— Там… — нерешительно подал голос парень от дальнего стола; девица толкнула своего возлюбленного острым локотком в бок, и тот чуть повысил голос: — Там, снаружи… как?
— Холодно, — отозвался новоприбывший просто, и парень нервно дернул плечом:
— Я понимаю, но… Как вы сумели сюда добраться? Пройти можно? Дорогу видно?
— Здесь есть дорога? — с искренним удивлением переспросил тот и равнодушно махнул рукой: — Забудь, парень, куда б ты ни спешил. Я таких метелей за всю свою жизнь не припомню; не снег — наждак. Отойдешь от этого не иначе самим Всевышним посланного заведения шагов на десять — и назад после можешь дороги не найти.
— Но ведь вы сюда прошли, — возразил Максимилиан, мельком переглянувшись с матерью. — Значит…
— Ничего это, парень, не значит. Трактир этот я нашел вообще случаем, я и понятия не имел, что тут может обнаружиться что-то подобное; я уж смирился с тем, что до самого города так и придется тащиться сквозь пургу. Если все вы это к тому, чтоб выйти — вперед, если, конечно, надоело жить, а рука на себя не поднимается. Самоубийство, — подвел итог он, поворотившись к очагу спиной, и с наслаждением потянулся, подставляя теплу поясницу. — В чистом виде.
Глава 2
День тянулся неторопливо — нестерпимо медленно тащился сквозь время. Постояльцы разбредались по комнатам, выбредали обратно в зал, заказывая снедь и выпивку различной крепости просто от скуки; Вольф Велле, исполняя указания, трижды за день выходил в метель, чтобы натопить быстро остывающую конюшню, а сам владелец не отходил от стойки, дабы не упустить момента, когда очередной постоялец, в очередной раз соскучившись, попросит очередное блюдо или очередную кружку.
Курт не покидал зала вовсе, намертво приклеив ворчащего помощника к доске. Снова единожды выиграв, Бруно загорелся было и с воодушевлением продержался еще три партии, однако к вечеру оживление несколько спало, и, выставляя вперед последнюю башню, тот отмахнулся, потирая глаза:
— Satis[9]. Это уже не забавно. Играю последнюю; я устал и начинаю туго соображать.
— Я тоже. Но как раз с этого и начинается все самое интересное. В усталых мозгах, знаешь ли, временами рождаются идеи самые внезапные, любопытные и удивительные. Или, быть может, разум здесь ни при чем? — сам себе возразил он, не отрывая от доски задумчивого взгляда. — И в такие мгновения просыпается интуиция. Ведь ходов можно сделать множество — из одной и той же позиции может быть pro minimum два выхода; и как ты выбираешь только один из них? Порою — просто не видя второго, порою взвешивая их и предпочитая более верный или более рискованный, в зависимости от собственного расположения духа. Вот это и впрямь забавно. А ведь это игра точная, выверенная, теоретически — можно достичь высот, просчитывая заранее на три хода, на пять…
— И?
— И проиграть при том, — докончил Курт, переставив крестьянина вперед.
— Что, несомненно, и будет, — кисло согласился помощник. — Сдаюсь.
— Не попытавшись?
— Теперь у тебя две королевы. Смысл суетиться?
Два мгновения он сидел неподвижно, глядя на разложенную доску, и аккуратно, неспешно повернул ее, поменяв местами две неравные армии.
— Мой ход, — сообщил Курт, кивнув. — Id est[10], твой.
— И к чему это? Хочешь доказать, что ты с такой расстановкой сумеешь меня сделать? Не трудись. Верю. Сможешь.
— Почему?
— Ты лучше играешь, — пожал плечами Бруно, и он усмехнулся:
— Нет, это не ответ. И не объяснение.
— Ну, как угодно. Тогда так: ты увидишь ход, которого я не вижу. Так — сойдет?
— Возможно. Возможно, увижу, а возможно — нет; это ведь тоже зависит от моего расположения духа. Буду ли я внимателен, чтобы увидеть, буду ли отвлечен иными мыслями — и не увижу… В этой точной игре, выстроенной на закономерностях, немало неточных и подчиненных случайностям поворотов.
— Мозг она тебе уж точно повернула, в этом — без сомнений… Все, — повторил Бруно решительно. —
