Виктор Поповичев
Синица на ладони
Шестилетний Вовка смотрел сквозь щель в калитке на улицу, и скучно ему делалось. Начал было песню петь, но сразу расхотелось. Пустая улица, грустная.
«Что это? Дяденьки идут… в клетчатых рубахах и босиком. Может, поиграют со мной?»
Вовка схватил старый полуспущенный мяч и выбежал навстречу. В глазах надежда.
– А давайте в футбол. Во! – вытянул перед собой мяч.
– Кто же таким играет? – спросил самый добрый дяденька. – Сейчас мы это дело поправим. Да-ка мне. – Вовка завороженно смотрел, как уверенно и ловко дяденька, взяв мяч, начал шевелить шнуровку. – Где тут у вас сполоснуться можно?
– В бане, – авторитетно заявил Вовка и поправил на голове солдатский картуз.
– Дмитрий, скоро ты?
– Ступайте, я догоню, – махнул рукой Дмитрий и, посмотрев вслед приятелям, направляющимся к речке, взбугрил щеки и стал дуть в сосок камеры.
«Хороший дяденька попался, добрый. Вот только бы еще поиграл со мной хоть немного».
– И все дела. – Дмитрий протянул тугой мяч мальчонке. – Картуз-то у тебя, братуха, что надо!
«Эх! – задохнулся от радости пацаненок. – Кабы папка так…»
– Один я тут. Может, поиграем? Я тебе песню спою, хорошую, про Чапаева. Сережка квартиру получил, а Петька на юг уехал.
– А если завтра? – Дмитрий кивнул на босые ноги и пошевелил грязными пальцами: – Помыться надо. Как думаешь?
– Я тебе клубники принесу, яблоков моченых… Поиграй со мной, а? – Мальчонка обиженно поджал губы. – Поиграй…
– Устал я, – виноватым голосом проговорил Дмитрий. – Но завтра поиграем обязательно.
Не было никого, а тут вдруг бабка возникла. Поправила воротник черного плюшевого жакета и Вовку по головке погладила.
Дмитрий мог поклясться, что секунду назад пацаненок в картузе был… И с мячом в руках.
– Баньку в обед растопила, – сообщила старуха, глядя на Дмитрия. – Зови дружков и парьтесь на здоровье. Вова, кликни.
Пацаненок вприпрыжку по дороге, только пыль из-под ног.
– Попаритесь, и жить веселее станет. Вон, смотри. – Старуха показала пальцем на аккуратно сложенную поленницу дров. – И этот баньку по субботам уважает.
У Дмитрия отвисла челюсть. Пучок рыжей соломы, поблескивая спрятанными в глубине глазами, лохматой лапой перебирал дрова в поленнице.
– Осиновые выбирает, с гнильцой. Любит, чтоб с дымком, – пояснила старуха.
Пучок соломы вдруг дернулся под взглядом Дмитрия и обмяк. Ветерок стянул его вниз, на тропинку, и весело покатил золотистый ком к смородиновым кустам.
– Я вам парок с мя-ятой сделаю, – напевно заговорила старуха, – чтоб зу-уд в руках успокоить, а голове я-ясность дать.
Подошли радостные приятели.
– Мойтесь. – Старуха отворила калитку. – А ты, Вова, рыбки полови, к мамкиному приезду ушицы спроворим.
Пацаненок кивнул, поддернул трусы и побежал за удочкой.
Поезд немного повернул, и пошли покосные луга. Ветерок в окно влетел, медом запахло.
– Хорошо-то как… Райские места, – прошептал Николай.
Пожилая женщина, что напротив сидела, подставила к уху ладонь ковшиком:
– Ась?
Не слышит Николай вопроса. Глаза прикрыты. Тронула его женщина за колено:
– Извиняй, милок, меня, старую. Ты, часом, не Кондратьева корня будешь?
– Угадала… Колька я, Кондратьев.
– Признала! – Женщина хлопнула себя по затянутой в темный сатин груди. – Носы у вашей породы, как у воронов. Илюху надысь в городе сустрела, Кулинкиного деверя. Глянула: господи суси, вылитый дед Тимофей! Ой и хорош молодым-то был. Бывало, возьмет гармонь…
Женщина промокнула кончиком черного в горошек платка слезящиеся глаза.
– Вот дядька твой, Ермолай…
Женщина начала рассказывать о Ермолае, потом о его жене, а Николай считать стал, сколько лет в деревне не показывался: институт, стройотряды, практика, работа по распределению.
– Пл…тр…ка, тр-тр… – донеслось из репродуктора.
