Выбор оружия

20, 19…

Золотой конус пульсировал в такт смене цифр – я мог считать секунды, не видя таймера.

18, 17…

Никита взглянул на меня, а я шагнул к нему вдоль ствола, так, чтобы плечо не попало в конус света. Говорить не имело смысла, и я показал рукой. Он кивнул, склонился к пролому. Марьяна, выпрямившись на краю палубы, подняла пистолет и трижды выстрелила в спину напарника. Тело Никиты сломалось. Он сделал еще шаг и боком свалился в конус ревущего света. А тот пульсировал:

15, 14…

Закричав, я бросился к Пригоршне. Блейк удивленно оглянулся на девицу, схватив ее за руку, поволок вперед, и тут сзади возникла голова пса. Он прыгнул, цепляясь когтями за деревянный борт. Выбраться на палубу ему не удалось, но челюсти сомкнулись на бедрах Марьяны. Сквозь гул я услышал истошный крик; Блейк отшатнулся, а девушка, до груди покрытая пиявками, лезущими из головы зверя, обхватила парня за шею, словно желая обнять в последний миг своей жизни. Пес рухнул обратно, и Блейк с Марьяной, заключив друг друга в объятия, исчезли за бортом.

12, 11…

Оказавшись сбоку от пролома, я наклонился, заглядывая. Пахнуло ночной прохладой, влажным тряпьем, ржавым металлом и бензином… Знакомый запах! Внутри не было стен, ковра, мебели – лишь темнота, посеребренная тусклым светом звезд, льющимся откуда-то сверху, будто в широкий колодец…

– Никита! – я присел, собираясь нырнуть туда.

9…

Меня ударили в спину – что-то твердое обрушилось между лопатками. Упав на бок, я увидел Медведя, грудь которого была залита кровью. Он использовал приклад автомата, в котором, скорее всего, не было патронов. Когда я попытался встать, сталкер врезал носком сапога мне в живот, потом кулаком в лицо. Я рухнул под стеной надстройки, далеко от пролома, а Медведь, бросив оружие, шагнул к нему.

Плюнув – слюна была красной и густой, – я поднялся на ноги. Темные космы сталкера свешивались на плечи… Вот почему я всегда коротко подстрижен: чтобы в драке нельзя было сделать то, что сейчас сделал я. Когда Медведь оказался перед проемом и нагнулся, собираясь нырнуть в него, я схватил его за волосы, дернул из всех сил.

И ударил ломиком. Конец вонзился в плечо, будто раздвоенный наконечник стрелы, пробил мясо и, судя по тому, как дернулся металлический стержень в руке, ключицу. Запрокинув голову, Медведь упал на спину, влипнув затылком в доски. Я перешагнул через него. Пролом был прямо передо мной. Осталось четыре или пять секунд.

В бедро впился нож, и я упал. Большой армейский нож с широким лезвием, кровостоком и зазубринами в нижней части клинка – он вошел глубоко, почти до самой рукояти. Дергаясь от боли, размахивая руками, я перевернулся на спину. Бьющий из пушки свет оказался надо мной. Рядом лежал Медведь, весь залитый кровью, текущей из груди и плеча. Глядя на меня остановившимся взглядом, он что-то шептал, обеими руками сжимая нож, пытаясь вдавить его глубже в мою ногу. Золотой свет гудел, плескался, по нему пробегали разводы, волны свечения – казалось, распирающее конус напряжение вот-вот сломает его нематериальные стенки и разольется вокруг, уничтожив пространство.

Я взмахнул ломиком. Загнутая часть ударила по нижнему краю пролома, проникнув наружу. Раздвоенный конец вонзился во что-то, и я стал подтягиваться, сгибая руки, втаскивая тело в пролом. Медведь что-то шептал, кривя рот, не отпускал рукоять, пытаясь удержать меня, – но я полз, таща его за собой. Если бы сталкер вонзил нож так, чтобы плоскость лезвия была расположена вдоль ноги, я не смог бы тащить его: клинок прорезал мясо, пока не застрял бы в колене. Но он вошел параллельно подошвам, и я полз, волоча Медведя.

Сначала руки, потом голова достигли пролома. Мне показалось, что, находясь внутри большого мыльного пузыря, я просунул голову сквозь его стенку. Что-то неслышно лопнуло, пространство пошло рябью – текстура его изменилась, иными стали воздух и запахи… Я лежал частично внутри и частично снаружи, соединив своим телом разные места.

Картина за проломом стала размытой, нечеткой. Я дернулся, сгибая ноги, – голова и руки Медведя оказались с моей стороны. Позади него золотой свет бушевал, затапливая пузырь. Отпустив лом, я схватился за железяку, торчащую из рыхлой влажной земли, подтянулся вновь – и выволок Медведя по плечи. Он все еще сжимал рукоять ножа, хотя теперь казалось, что сталкер мертв: опущенная голова подскакивала на усеивающих землю камешках. Я повернулся, увидел, что держусь за погнутую автомобильную ось, обхватил ее обеими руками, прижался – и целиком выпал сюда.

Золотой свет взорвался, залив глубокую яму, на дне которой мы находились.

Я зажмурился. Потом раскрыл глаза – пролом исчез. Вообще все исчезло… Лежа в полной темноте, я захрипел, дергаясь. Тело горело, вибрировало от переизбытка адреналина, глаза вылезли из орбит, пальцы ходили ходуном, живот содрогался в мучительных спазмах.

Глаза стали привыкать к новому освещению, и в небе над головой медленно проступили звезды, свет их разлился вокруг. Сталкер рядом со мной лежал неподвижно – вернее, полсталкера – торс и голова без ног. В том месте, где его разделило напополам, был ровный запекшийся срез, никакой крови. Пальцы сжимали рукоять торчащего из ноги ножа.

В глубине обступившей меня темноты что-то зашевелилось, раздался приглушенный лязг, скрип ржавого металла. Стены ямы состояли из земли и разнообразного мусора. И запах, запах! Специфический дух этого места не перепутаешь ни с чем.

Знакомый голос выругался, потом сказал:

– Химик?

Я с трудом разжал пальцы Медведя, отполз от него, стащил с плеча ремешок контейнера и лег на спину. Тело все еще била дрожь, хотя напряжение покидало его, уступая место боли. Куртка давно превратилась в лохмотья, зато от рубахи еще что-то осталось. Кое-как я расстегнул последнюю целую пуговицу и потянул края воротника в стороны. Поднял голову, скосив глаза.

В моей груди пылала душа.