— А какую же тебе пользу надо? — сказал Петро, поморщившись. — Делать вам, хлопцы, нечего.
— Это верно, делать нечего, — добродушно согласился парень. — Скучища…
Он зевнул и, подхватив подмышки свои костыли, поковылял в другой угол палатки…
Госпиталь жил обычной жизнью. Поступила новая партия раненых. Готовили к эвакуации в глубокий тыл тех, кого госпитальный персонал именовал «транспортабельными».
Весь вечер и на следующий день Петро ожидал прихода сестры, обещавшей доложить о нем начальнику госпиталя. Но девушка не появлялась.
После обеда Петро с помощью няни поднялся, медленно ступая, впервые вышел из палатки.
Госпиталь обосновался на окраине станицы, в большом колхозном саду. Под деревьями, отягощенными несозревшими плодами, сидели и прохаживались раненые, мелькали белые халаты сестер и врачей.
Петро побродил меж палаток, надеясь встретить знакомых.
На траве, в тени большой шелковицы, читал газету старший лейтенант. По его запыленной гимнастерке и потному лицу Петро определил, что прибыл он совсем недавно.
— Не с переднего края, товарищ старший лейтенант?
— Оттуда.
— Что там?
— Сидим… окопались.
— Фашисты по ту сторону Маныча?
— По ту.
Старший лейтенант охотно рассказал все, что знал: продвижение противника пока приостановлено, и он зарылся в землю. Но силы к нему подходят большие; видимо, готовится удар на Ростов.
«Завтра же уйду, — решил Петро, слушая старшего лейтенанта. — А то зашлют, чего доброго, куда- нибудь в Куйбышев или Казань…»
Подобрав брошенную кем-то палку, он зашагал мимо акании и тутовников к поблескивающему сквозь листву Дону.
Тропинка извивалась в густых зарослях бурьяна, ужом ползла меж старых фруктовых деревьев. Петро рукой защитил лицо от ветвей и с наслаждением вдыхал сладковатый, словно настоенный на подогретых травах воздух. То, что он мог идти хотя медленно, но без посторонней помощи, радовало его, как ребенка.
Невидимый в чаще листьев удод тянул свое «уду-дуд…удо-дуд…» Гудели в прозрачном воздухе шмели, шмыгали в кустах безмолвные пичужки.
Все будило столько воспоминаний о детстве, мичуринских питомниках, Чистой Кринице, что у Петра закружилась голова.
Он сел, потом прилег на траве, под грушей. Разглядывая листья, свисающие над головой, он сразу определил, что дерево сильно повреждено медяницей; человеческие руки уже давно не прикасались к нему.
Петро представлял себе яблоневые сады Чистой Криницы, потом воображение его нарисовало необозримые зеленые массивы парков и рощ, оставшихся на земле, захваченной оккупантами. Петро когда- то мечтал составить карту. Это был бы взгляд в будущее, смелый и волнующий план, по которому люди могли бы украсить каждый уголок плодовыми и декоративными деревьями, питомниками, виноградниками, цветниками…
Сейчас, глядя на заброшенный колхозный сад, Петро думал о том, что после войны, когда смолкнут орудия и можно будет вернуться к труду, придется начинать почти все сначала…
— Вы почему на земле спите? — раздался над ним строгий голос. — Кто вам позволил вставать?
Петро раскрыл глаза и приподнялся. Это была Марина.
— А я и не думал спать, — благодушно произнес он. — Лежал, вспоминал кое-что…
— Вас начальник разыскивает. — Сестра смотрела на него возмущенными глазами.
— Сядьте, посидите, — предложил Петро дружелюбно.
— Некогда сидеть. Вставайте!
Петро и не шевельнулся. Ему очень хотелось поговорить с девушкой запросто, по-дружески.
— У меня жена работает в госпитале, как и вы, — сказал он. — И вас, верно, кто-то ждет не дождется.
— Ну и что же? Подымайтесь-ка!
Сестра старалась выдержать строго официальный тон, однако выражение лица ее смягчилось и в синих глазах мелькнуло любопытство.
— Вот лежал я и, знаете, о чем думал? Как бы нам всем поскорей к прежним делам вернуться.
— Ну, и что вы придумали?
— Нового ничего, — произнес Петро со вздохом. — Хочу вот как можно скорее до своего взвода добраться.
— Выздоровеете — доберетесь.
— Ну нет! Если дамся, чтобы меня в тыл отправили, не доберусь.
— Что это тыла все так боятся? — пожав плечами, произнесла девушка. — Пока выпроводишь, упреков и угроз наслушаешься…
— А вот все-таки вы не сказали, ваш муж… или друг… воюет?
Девушка протянула ему руку.
— Воюет, воюет, пойдемте.
Уже подходя к палатке начальника госпиталя, она с усмешкой сказала:
— Вы не обо всем допросили меня. Я ведь читаю ваши мысли. Наблюдаете все время за мной, а сами с женой своей сравниваете. Как, мол, они себя в госпитале держат? Все вы одинаковые.
Петро тряхнул головой и засмеялся.
— Угадали. Сравнивал…
Начальник госпиталя встретил Петра весьма сурово. Не дав ему и двух слов произнести, он перебил его:
— Рубанюк? Знаю. Докладывали. Завтра эвакуируем… Партбилет? Сообщим вашему комиссару, он примет меры.
— Вы меня в часть откомандируйте. Как-нибудь в медсанбате долечусь, — сказал Петро.
— Есть там время с вами возиться, — вспылил военврач. — Долечитесь в тылу. Ступайте ложитесь! Вид у вас, посмотрите, какой…
Петро действительно испытывал большую слабость после прогулки. Выйдя от начальника, он вернулся в свою палатку и проспал до утра!
Через день Марина принесла ему направление в эвакогоспиталь, объяснила, где получить обмундирование.
— О своих документах вы не тревожьтесь, — сказала она. — Звонили комиссару вашего полка, он примет нужные меры.
— Спасибо!
— Скоро будет автобус. Ну, желаю быстрей возвращаться.
В углу колхозного двора Петро разыскал склад, получил свое обмундирование, тут же переоделся, но пошел не к автобусу, а к шоферам госпитальных машин. Покурил, перекинулся словечком, а через полчаса уже ехал в кузове санлетучки, направлявшейся к переднему краю за ранеными.
Слез он за хутором, около медсанбата. Прощально махнув санитарам и водителю, пошел прямиком к штабу полка.
Близкая перестрелка, фырчанье танков, разворачивающихся в недалеком перелеске, деловая суета связистов, тянущих провода вдоль ухабистой проселочной дороги, — все это было Петру куда милее скучного госпитального затишья, и он шагал бодро, почти не ощущая слабости и боли.
Олешкевича он нашел в одной из землянок, предназначенную для штабных командиров. Комиссар проводил там совещание агитаторов.
Увидев Петра с забинтованной шеей, неожиданно вошедшего в землянку, Олешкевич запнулся на
