— Ну, и кто же еще туда собирается?
— Марийка, его сестра, Катя Шевчукова, Настя Попова.
Нюся опустила весла, засмотрелась на воду. Нежное, не тронутое загаром лицо ее светилось безмятежной радостью. Спохватившись, она снова налегла на весла.
— Мне же поспешать надо, а я… В будущее воскресенье бал у нас, Петро, в клубе.
— Слышал.
— Премии за весенние работы будут раздавать.
— И знамя кто-то заберет?
— Мы заберем. Наше звено.
— А вдруг не ваше?
— Э, нет! Наше звено все премировки забирает.
— А другие терпят?
— Это нас не касается. Обязательство мы дали. Чего ж позориться?
Лодка уткнулась в берег. Нюся достала из кармана зеркальце, поправила волосы.
— Ну, Петро Остапович, до свидания.
— Погоди, вместе пойдем.
— Э, нет! Боюсь, — усмехнулась Нюся.
— Это откуда ж страх у тебя взялся?
— Оксана что скажет? Будь здоров, хлопче.
Она помахала рукой и пошла покачивающейся походкой к майдану.
По пути к дому Петро раздобыл у почтаря свежие газеты. Тут же, в садочке, он прочитал их и явился домой часа в три пополудни.
Сашко́, стороживший брата у калитки, кинулся навстречу. Он беспокойно вертелся около Петра, с несвойственным ему рвением услуживал, пока тот чистился, умывался. Причину его усердия Петро разгадал, подметив, как Сашко́ поглядывал на чемодан и неразвязанный дорожный мешок. Все деньги, присланные сыну из дома к окончанию Тимирязевки, Петро истратил на подарки родным, долго и любовно выбирал их и, растерявшись в первые часы встречи, забыл раздать их.
— Ну, иди, иди, кличь, — сказал Петро, улыбаясь. — Пускай разбирают свои гостинцы.
Василинка прибежала из кухни, вытирая на ходу руки. Катерина Федосеевна зашла, когда Василинка, обнимая Петра и ахая, уже разглядывала отрезы на платья, предназначенные ей и Ганне.
Отцу Петро привез фетровые валенки, подшитые желтой кожей, и трубку из самшита с Сельскохозяйственной выставка.
— Это же старый, когда обуется, как секретарь райкома Бутенко будет! — всплескивая руками, восхищалась Катерина Федосеевна.
Петро извлек из чемодана большую пуховую шаль с кистями, протянул ей.
— Ой же и гарный та мягкий платок! Сроду такого не носила, — восклицала мать, ощупывая шелковистую шерсть.
— На кого же вы будете в нем похожие? А ну, примерьте, — неистовствовала Василинка. — А Сашку́ что привез, Петрусь?
Петро посмотрел на заострившееся от ожидания лицо братишки и лукаво подмигнул Василинке:
— Ему хотел слона привезти — не пустили в поезд.
— Какого слона? — со слезами в голосе подозрительно спросил Сашко́. — Который с кишкой заместо носа?
— Во-во! С кишкой.
— Не надо мне слона-а-а! — отверг с возмущением Сашко́.
— Не мучай хлопца, — заступилась мать. — Петро же в шутку говорит, глупенький ты.
Петро с таинственным видом отозвал братишку в сторону, шепотом сказал:
— Тебе я такое привез… секретное…
Выпроводив мать и Василинку, он порылся в мешке и достал заводной, едко пахнущий краской танк.
— Это дело военное, — проговорил Петро, пуская игрушку по полу. — Мужчин только касается.
Сашко́ зачарованно смотрел, как танк пополз к столу.
Не без труда освоив игрушечную премудрость, он беспрерывно запускал танк, ползал за ним на коленях и вдруг, увидев в руках Петра янтарные бусы, ревниво спросил: А это кому?
— Бабе Харитыне.
— Знаю, знаю! — прищелкнув языком, крикнул Сашко́.
— Кому?
— Хитрый. Чтоб тато опять ругались…
— Это я сам буду носить.
— Оксане! — убежденно заявил Сашко́.
Он поспешно забрал свой подарок, побежал на кухню Петро задумчиво посмотрел на бусы, переливавшиеся на солнце, положил в чемодан…
К Костюкам он направился ранними сумерками. Алексей был у себя в коморе[5], строгал что-то на небольшом верстаке.
— Проходь в мой кабинет, — с усмешкой повел он рукой. — Скоро буду шабашить.
Петро присел на низкий сапожницкий стулец, огляделся. Глиняные стены коморы были оклеены ярко раскрашенными схемами моторов, тракторных деталей. Пол густо усеян свежей полынью и сосновыми стружками. Освещенный лампочкой от аккумулятора, блестел раскиданный по столу слесарный инструмент, матово чернел репродуктор самодельного приемника.
— Тут мой кабинет, тут и ночую, — пояснил Алексей. — Сам себе агроном, и блохи меньше кусают.
— Радио тоже ты смастерил?
— А кто же! Я, брат, почти все станции принимаю, — похвастал Алексей.
Он еще несколько раз стругнул рубанком по ребру доски, зажатой в тисках.
— Сеструхе старшой колыску для хлопчика делаю. Скоро закончу.
— Ты давай работай, — сказал Петро, — на меня не обращай внимания. Я пойду пока с Нюсей посижу.
— Нюська в хатынке, — сообщил Алексей. — Иди, и я сейчас прибуду.
В сени и дальше, в комнатку, двери были распахнуты настежь. Нюся гладила белье. Мелкие капельки пота блестели на ее верхней, чуть вздернутой губе, в мягких полукружьях под глазами.
— Не успела управиться, — сказала она, — ты не обижайся.
Петро пристроился за столом.
— Что Грицько пишет?
— Давно письма не было.
— И не обижаешься?
— А об чем писать? — ответила девушка, зевнув. — У него другой работы не хватает? Переводить бумагу…
— Ждешь его?
— Что ты такие вопросы ставишь, Петро? Пообещала — значит, все.
Нюся попробовала пальцем утюг, отставила его и отошла к лежанке, спрятав руки за спину, как бы грея их.
— А вот меня, оказалось, не ждали, — сказал Петро, и голос, против его воли, был глухим и печальным.
— Не знаю, — слукавила Нюся. — Видно, ты не дуже хотел. Кто любит, всегда найдет время, чтобы повидаться.
— А если никак нельзя было!
— Нельзя?! Ты, Петрусь, знаешь, кому это рассказывай… Увидев, за дверью брата, Нюся умолкла. Алексей уже приоделся и вошел с шумом, празднично настроенный.
