было…
— А может, было? — поддел кто-то.
— Не перебивай… Жена у меня, законная, та тоже из казачек… Дерюжкиной не уступит… Да… Ну, разбирала как-то эта Мотя свой трактор. Сняла картер, проверила… Прямо на степи… Залезла под трактор, возилась, возилась, потом кличет: «Дядя Гриша, подержите мне болты. Несподручно»… Да-а… Залез я тоже, лег. Подаю ей болты, она прикручивает, дело идет… А бабенка какая-то, дери ее за ногу, моей жене и скажи: видели, мол, Григорий ваш с Мотькой под трактором вылеживаются… Я и забыл про это, когда прибегает моя законная, в бригаду… Спрашивает: «Ты с Мотькой лежал под трактором?» Ну, а я сроду не брехал… Говорю: «Лежал». Она мне никаких вопросов больше не дает — и бац по мордам… «Будешь еще лежать»…
Слушатели захохотали.
Петро посмотрел на часы. Стрелки показывали уже двенадцатый час.
Петро встал и вышел на воздух. Половину неба укрыла темная туча. Ветер дул с моря, пронизывающий и холодный. Где-то, в плавнях, били пулеметы, хлопали одиночные выстрелы. Гудели самолеты. Отсветы бомбовых разрывов окрашивали рдяным светом небо над Крымом.
Мимо, легонько позвякивая сбруей, двигались к городу конные, упряжки: артиллеристы перевязали тряпками вальки передков, чтобы не стучали и не скрипели. Пушки, мягко шелестя колесами, одна за другой уползали в темноту.
Потом прошла конница. Петро различил на фоне иссиня-черного неба кубанки, куцые стволы карабинов. Донесся острый запах конского пота, приглушенный говорок, звяканье уздечек.
Постояв немного, Петро вернулся в хибарку.
— Подождем еще, товарищи, — сказал он, опускаясь на корточки у проема двери.
— …В Гребенке, там иначе было, — рассказывал сипловатый голос. — Это еще по началу войны… «Граждане! — кричит репродуктор. — Граждане, в воздухе вражеская авиация… Не вдавайтесь в панику»… А самолеты давно уже отбомбились и ушли…
Петро слушал рассеянно. По опыту он знал, что перед большим боем избегали говорить о предстоящем деле и разговор нужен был только для того, чтобы скоротать время.
Кто-то, заслонив дверь, простуженным голосом попросил:
— Огоньку дайте, братки.
Петро чиркнул зажигалкой, протянул вошедшему. Огонек выхватил из темноты скуластое энергичное лицо, знак морской пехоты на ушанке.
— Ну, с нами полундра, дело будет! — сказали в углу.
— В Темрюке встретимся, — ответил моряк, поблагодарив за огонек.
Петро вышел за ним. Моряк, прикрывая ладонью цыгарку и исподтишка потягивая ее, пошел к темнеющей на дороге колонне. Около хибарки стояла, негромко переговариваясь, группка моряков, обвешанных гранатами и пулеметными лентами. Это были десантники с бронекатеров.
С высоты, которую пошла разведывать группа Вяткина, в сторону камышей пронеслись трассирующие пули.
— Показывает, гад, — сказал один из моряков.
— Туда казаки пошли.
— Засек, значит…
Предположение оказалось правильным. Противник, обнаружив движение в камышах, занервничал. На гребне высоты засверкало синеватое пламя крупнокалиберного пулемета, и тотчас же, чуть пониже, дал длинную очередь трассирующими второй пулемет.
— Расстреливают, сволочи, боеприпасы, хотят, чтобы легче удирать было, — донесся до Петра голос.
Ветер отодрал от тучи большое облако, погнал его прочь от моря. Полная луна сначала робко показала свой тусклый, задымленный рыжеватой пеленой диск, потом совсем очистилась и окропила бледным светом песчаные холмы, чахлые кустарники, моряков, уходящих в обход города.
На короткий миг стало тихо, и слух Петра различил шаги, приближающиеся с противоположной, подветренной стороны. Он оглянулся и еще издали узнал высокую фигуру Евстигнеева. Разведчики шли по песчаным барханам к хибарке.
— Давайте живей, товарищи! — нетерпеливо крикнул Петро.
Разведчики подошли. Евстигнеев, узнав Петра, шагнул к нему, негромко, без обычной своей лихости служилого солдата, доложил:
— Товарищ командир роты! Задание выполнено, Сведения доставили…
— Все вернулись? Старшина Вяткин где? — быстро спросил Петро, обегая глазами разведчиков.
Евстигнеев ответил не сразу; Петро глядел на него тоже молча, боясь услышать самое страшное.
— Вяткин… Василь Васильевич… погиб. — Голос Евстигнеева, перехватили спазмы, и он почти шепотом договорил: — Тело вынесли…
Петро стоял молча, неподвижно. Почти машинально он вошел вместе с разведчиками в хибарку командиров. В ответ на оживленные возгласы глухо произнес:
— Василия Васильевича Вяткина убили…
Выслушав разведчиков, он отдал боевой приказ и, поручив замполиту сообщить комбату необходимые сведения, отрывисто сказал Евстигнееву:
— Пойдем… Где оставили?
— В первом взводе.
Петро шагал, спотыкаясь, не глядя под ноги.
— Я первый полз, — рассказывал Евстигнеев. — За мной Василь Васильевич… Потом остальные. Василь Васильевич веселый был, не чуял беды… Он еще говорит: «Как бы, Степаныч, луна не показалась… Она всю обедню нам испортит… Отходить будет плохо…» Ну, пробрались хорошо, тихо, разглядели все, назад один за другим отходим… На меня тут сваливается зверюга… Здоровенный, с тесаком. Они, видать, приметили нас, засаду сделали… «Ну, думаю, вот она, смерть моя…» И крикнуть нельзя, кругом враги… Василь Васильевич кинулся ко мне, зверюгу этого — за глотку… А тут их еще несколько… Конечно, приметили они, когда мы туда пробирались. А другого пути у нас для отхода не было… Один лопаткой или гранатой… ударил по голове Василь Васильевича… Я думал, отойдет он. Дышал еще… Тут хлопцы подоспели… Вырезали всех, что в засаду сели… Василь Васильевича, конечно, понесли… В камышах он и… В сознание так и не взошел…
Евстигнеев искоса посмотрел на ссутулившегося Петра и умолк.
Тело Вяткина лежало на плащпалатке под безлистым деревом. Около него безмолвно стояли бойцы.
Петро быстро подошел, опустился перед Вягкиным на колени, долго глядел в его смутно белеющее в темноте лицо.
Гимнастерка на Вяткине была порвана, завиток русого волоса на лбу слипся от крови.
Петро приложился губами к холодному лицу друга и словно впервые осознал, что произошло непоправимое. Резко распрямившись, он глотнул воздух и, пошатываясь, пошел от дерева.
На рассвете батальон Тимковского выбил гитлеровцев с высоты и ворвался в предместье города.
В порту, около причалов, еще шла перестрелка, рвались гранаты, а жители Темрюка уже высыпали из убежищ и подвалов, заполняли улицы.
Петро, заметив около крайней мазанки дубовую колоду, присел передохнуть. Возбуждение, вызванное боем, еще не прошло, пересохшие и потрескавшиеся до крови губы мелко дрожали.
Ему много раз доводилось водить людей в атаку, много раз Петро и сам сходился в рукопашной схватке с врагом, но такой яростной атаки, как сегодня, он не помнил. В ушах еще до сих пор стояли оглушительная пальба, рев, стоны и хрип.
Петро устало вытирал грязным, давно не стиранным платком густую пыль со лба, с потной шеи, и воспаленными от бессонницы глазами разглядывал улицу.
