— Это почему? — удивился Петро. — Сам же напрашивался, а теперь на попятную?
— У меня с ногой что-то, — буркнул Чепурной. — Пройдет, тогда хоть к черту в пекло…
— Что же ты молчал? — рассердился Петро. — Лежит, сопит… Давно все приметили, что с тобой что-то происходит..! Показывай, что там у тебя?
Чепурной нехотя скинул с правой ноги сапог и размотал портянку.
— Э! Еще говорит: «Я моряк!» Смотри, как запустил… — возмутился Петро. — Ты же отморозил ее…
— Надеялся, пройдет.
Чепурной попытался пошевелить неестественно белыми, опухшими пальцами. Они не подчинялись.
— Ну, чего молчал?! — горячился Петро. — Давно бы врача или фельдшера позвали…
В землянке, кроме Чепурного и Петра, был Митя.
— Я сегодня же фельдшера Гайденко покличу, — сказал он. — Быстро вылечит.
Чепурной обмотал ногу портянкой и, не надевая сапога, сказал:
— Помалкивал я почему? Думал, само по себе пройдет… Мне в госпиталь или эвакуироваться — нож острый. Наши вот-вот в Крыму будут.
Петро, ничего не ответив, — сердито порылся в своей сумке. Взяв автомат и уходя, он приказал Мите:
— Останешься с Сергеем.
Из разведки Петро вернулся за полночь. Он сразу же пошел к майору Листовскому. Митя, поставив на огонь котелок, принялся готовить ужин.
Чепурной проснулся, когда Петро уже вернулся от своего начальника.
— Что хорошего видели? — спросил он, закурив.
— Хорошего? Обгоревшие хаты стоят. Собаки воют. Кошки одичалые в селах шмыгают. Гарью за километр несет… Что тебя еще интересует? Ребята два немецких эшелона взорвали — один в Сарабузе, другой в Севастополе. С боеприпасами.
Петро, сняв шинель и повесив ее у огня, спросил:
— Как нога?
— Все так же.
— Имей в виду, очень важное задание предстоит. Будешь обижаться, что не взяли. Чини свою ногу, не откладывай…
— Он уже вставать не может, — вмешался Митя. — Завтра приведу Гайденко.
…Утром отдыхали долго. Митя, вставший раньше всех, исчез, а через час явился в сопровождении рослого усатого человека.
Гость, входя, стукнулся о дверь лбом.
— Оце добри воякы! — досадливо морщась и потирая ушибленное место, сказал он. — Вже десять часов, а воны вылежуються, сказкы одын одному рассказують…
Гайденко присел на корточки у погасшей печурки, свернул папироску.
— А ну, дэ ваш хворый?
Он долго разглядывал ногу Чепурного, тискал ее, вертел, чертил по коже ногтем.
— Нажив соби, хлопче, биды, — сказал он сумрачно. — Одморозив чи що? Пальни гниють… Треба ризать! А то вся нога пропадэ.
Чепурной, внимательно наблюдавший за фельдшером, с тревогой сказал:
— Ты, браток, только в госпиталь меня не отправляй. Режь тут.
— Цэ легко сказать: «режь».
Гайденко еще раз осмотрел ногу, огорченно крякнул:
— Госпиталь перегружен. Там и положить хлопця никуды… Прыдеться йты за инструментом…
Заметив, как оживился и повеселел Чепурной, он с искренним изумлением сказал:
— Ну й хлопец! Я йому пальцы ризать буду, а вин радие, наче на весилля збираеться… Грийте воду, я за инструментом пиду…
Вернулся он через час, извлек из полушубка склянку с прозрачной жидкостью, металлический ящичек. Приготовив все, приказал:
— Ну, хлопци, идить погуляйтэ. Хтось одын нехаи останэться. В операционной посторонним делать ничого.
Петро кивнул товарищам, чтобы вышли. Он помог Чепурному перебраться ближе к свету.
— Лягай, хлопче, — сказал Гайденко.
— А сидеть можно?
— Краше лежа. Будэ удобней… Спирту трошки выпьешь?
Чепурной не отказался. Опорожнив стаканчик, он запил водой и улыбнулся.
— Полный порядок… Дайте, ребята, закурить…
Положив руку под голову, он затянулся несколько раз подряд и скомандовал Гайденко:
— Давай!.. Петь можно?
— Спивай, тилько не крутысь…
— Ну оцз й всэ, — сказал спустя некоторое время Гайденко, накладывая бинт на ногу. — Порода у цього хлопчины така що пальци новые выростуть…
Перед вечером в землянку зашел проведать оперированного командир бригады.
— Ну, показывайте, где крестник Гайденкин, — сказал он, перешагнув порог.
Командир бригады посидел немного с разведчиками, уходя подарил Чепурному трофейный пистолет и несколько коробок патронов к нему.
— Если этой игрушкой на луну какого-нибудь карателя спровадишь, ему будет лестно, — пошутил он. — Баварского завода штучка…
Пистолет заходил по рукам.
— Эту штуковину он у одного фрицевского капитана забрал, — сказал Митя. — Еще в прошлом году… Мы вместе тогда были…
Митя оживился и, что-то вспомнив, засмеялся.
— Я вот вам скажу, как капитан к фрицам в гости попал.
— Ты лучше про золотого осла, — подсказал Чепурной, протяжно зевнув.
— Они свою казну на осле возили, — обращаясь к Петру, сказал один из партизан. — Как древние… эти… В общем, в Иерусалиме… А ослик во время перестрелки ка-ак припустит к фрицам за сеном…
— У него в балке была копна на примете, — пробормотал Митя. — Я про немцев хочу досказать…
— Ну, давай про немцев…
— Вот, значит, нужно было донесение нести в партизанский район… Он тогда группой командовал… Повел нас… Мороз, снег, метет — ну ничего в лесу не видать… Шли так час, два, позамерзали, сил нет… Глядь, впереди палатки! Стало быть, порядок… Пришли… Мы едва ноги тащим. А он первый туда бегом. Вскакивает в палатку, которая с краю… «Здравствуйте!» — говорит… Присел к печке, руки греет, автомат меж ног поставил… Что такое, молчат все? Глядь… мать честная! Фрицы! — Митя оглядел всех восхищенным взглядом. — Слушайте дальше. Вылупили они глаза: откуда, мол, такой? А один, пошустрей, уже к оружию руку тянет… Ии-э-эх! Как вскочит наш командир, да очередью… Сиганул из палатки, бежит и строчит вокруг. Палаток-то много… С тем ушел. Мы ничего не знаем, а фрицы уже взъерошились. В общем, попали мы в переплет. Постреляли… Вернулись в штаб, докладываем: так и так, погиб командир группы и бумаги с ним. Пожалковали, а он через два дня заявляется. Пакет доставил, все в порядке…
В этот вечер долго вспоминали бойцы один эпизод за другим, выставляя их, главным образом, с комической стороны. Петро смотрел на веселые лица партизан и думал: «Ни от кого из них не услышишь, что трудно».
А ведь партизаны дрались с сильным и хорошо вооруженным врагом. Они мерзли на открытых всем ветрам заставах, голодали, порой питались опавшими ягодами кизила, курили дубовые листья, болели. Но ни у кого не ослабевала ни на мгновенье вера в праздник победы, в то, что гордыми, непокоренными советскими людьми они вернутся в свои освобожденные города и села.
