Он исчез так же стремительно, как и возник.
— Бойкий! — похвалил Евстигнеев.
— Корреспонденту иначе нельзя, — сказал Петро.
Они дошли до крутого, кремнистого обрыва над морем, глянули вниз.
Море отделялось от обрыва узенькой кромкой песка, утыканного крупными валунами и отполированном волнами галькой. Пленные кишели на этой узенькой прибрежной полосе, как раки. Они бросали в плещущиеся волны оружие, документы… Лица их были зелеными, как морская вода.
От моря тянулись высеченные в скале лестницы. У одной из них стоял мокрый с ног до головы немецкий офицер; размахивая руками и почему-то коверкая слова, он истошно кричал вниз:
— Камрад! Сюда!.. На гора…
Сандунян принялся подсчитывать поднимающихся на берег пленных:
— Сто… Сто пятьдесят… двести…
— Их без нас потом сосчитают, — махнув рукой, сказал Петро.
Он беззлобно смотрел на давно не бритые, растерянные и угрюмые лица врагов, и вдруг его внимание привлек шум, одиночные выстрелы.
— Старшина, узнайте, в чем дело, — поручил Петро Евстигнееву.
Выстрелы стали чаще, и Петро, вынув из кобуры пистолет, поспешил вслед за старшиной.
За несколько десятков шагов он увидел небольшую, плотно сгрудившуюся кучку гитлеровцев. Они отстреливались от наседающих бойцов. Высокий старый офицер, яростно размахивая парабеллумом, что-то кричал. Потом, не целясь, он выстрелил.
— Генерал ихний, — крикнул бежавший рядом с Петром лейтенант и, опустившись на колено, вскинул автомат, зашарил пальцем по спусковому крючку.
— Не бей! — Петро ударил кулаком по стволу автомата, но лейтенант уже успел дать короткую очередь. Генерал ухватился рукой за плечо и выронил револьвер.
Петро метнулся к нему и вдруг согнулся, взялся обеими руками за живот. Сделав несколько мелких шагов, он со стоном стал валиться на бок.
Сандунян прибежал минутой позже. Он видел, что в Петра выстрелил стоявший за спиной генерала рослый немецкий офицер со многими орденскими ленточками на кителе.
Зажав в кулаке рукоять пистолета, Арсен бросился на стрелявшего. Заметив его сверкающие глаза, искаженное бешенством лицо, офицер попятился, рывком поднес к своему виску пистолет и застрелился.
Сандунян склонился над Петром. Он лежал, подвернув под себя руку, на зеленых бриджах густо проступала кровь.
…Очнулся Петро спустя несколько минут. Рана в верхней части живота нестерпимо горела.
Над ним вполголоса разговаривали. Петро с усилием открыл глаза и увидел командира полка Стрельникова и Олешкевича. Не разжимая зубов, он тихонько всхлипнул.
— Ну, ничего, ничего, — сказал Стрельников. — Живой… Заштопают, все будет в порядке…
— Пуля в животе осталась, — произнес женский голос — Надо срочно в госпиталь… Помогите, товарищ лейтенант. Чуть-чуть приподнимите…
От резкой боли в животе Петро снова лишился сознания… Очнулся он в санитарном автобусе.
Машина катила медленно и плавно, мягко шурша по асфальту шоссе. Покачиваясь на висячих носилках, Петро медленно размежил веки… В автобусе было душно, сильно пахло иодом, эфиром… Один из раненых непрерывно стонал, потом хриплый голос его перешел в рыдание. Рядом с ним сидела девушка, держа в своих руках его желтую, безжизненную руку.
— Куда мы? — слабо шевеля губами, спросил Петро. — Слышите, сестра?
— В госпиталь, в госпиталь… Скоро уже…
Вдоль шоссе тянулись нескончаемые колонны пленных. Петро безразлично смотрел на них. Заросшие щетиной, запыленные, они шли медленно, без конвоя, потом вдруг начинали почему-то бежать, сбиваясь в кучу, наталкиваясь друг на друга…
Автобус, гудя, обогнал голову колонны, и Петро неожиданно заметил сквозь стекло Сергея Чепурного. Моряк ехал рысью, впереди колонны пленных, понукая каблуками и хворостиной свою неказистую, явно трофейного происхождения кобыленку. Ноги его в широких матросских брюках были раскорячены, бескозырка лихо сдвинута на затылок.
Увидев, что колонну обогнал автобус, Чепурной махнул прутиком, сжал каблуками вспученные бока кобыленки:
— Шнеллер!..
Петро еще несколько мгновений видел покорно ринувшуюся за моряком колонну и вновь впал в забытье.
Через несколько дней после операции Петро спросил у хирурга во время перевязки:
— Крепко меня заштопали? Скоро выпишете?
Хирург, седой человек со свежим шрамом на щеке, мыл над тазом руки. Он покосился на Петра:
— А куда вы так торопитесь?
— То есть как «куда»?.. На фронт.
Вместо ответа врач, обращаясь к сестре, распорядился:
— Можете к бульону добавить еще манной каши…
Он вытер салфеткой желтые от иода руки. Скручивая влажными еще пальцами папироску и глядя Петру прямо в глаза, он с подчеркнутой суровостью проговорил:
— На фронте, молодой человек, обойдутся уж без вас… Вам сделали резекцию желудка… Знаете, что это такое?
— Нет, — беспокойно сказал Петро.
— Это тридцать третья статья.
— А я не знаю, что это за статья.
— Демобилизация со снятием с учета. К службе в армии вы не пригодны…
Петро несколько минут молчал. Заметив, что санитары намереваются взяться за носилки, на которых он лежал, Петро слабым движением руки остановил их.
— Сколько мне придется проваляться, доктор? — спросил он.
— Месяц, полтора… Теперь уже все зависит от вас, молодой человек… от вашего организма…
В палате Петро первые дни после операции часами лежал молча, неохотно отвечая на вопросы своего соседа — раненного в бедро капитана. Подниматься ему не разрешали, читать — тоже; свое недовольство и злость за все — за нелепое ранение, тупую боль в животе, перспективу быть отправленным в тыл — он вымещал на дежурной сестре, низенькой рыжей девушке с зелеными глазами-щелками и задорно вздернутой кверху губой. Медсестру было легко раздразнить, и Петро донимал ее при всяком удобном случае, получая безотчетное удовлетворение, когда она вспыхивала и начинала ему дерзить.
Мрачно балагуря, Петро немного забывал о своем несчастье, но едва наступали летние сумерки, как он снова начинал хандрить.
В завешенное марлей окно доносился неумолчный плеск моря, шуршали по гравию шаги, слышались мужские и женские голоса, смех, — и при мысли, что совсем рядом жизнь идет своим чередом, а он прикован к постели, Петро едва не плакал.
Сосед-капитан долго ворочался на своей койке. Потом он брал костыль, стучал в стенку:
— Эй!.. Няня!.. Сестра!!
В дверях бесшумно возникал силуэт дежурной.
— Что вы шумите, больной?
— Сделайте мне укол… Я не могу заснуть…
— Все могут, а вы не можете, — сердито упрекала дежурная. — Сами не спите и другим не даете…
— Сделайте укол! — упрямо настаивал капитан.
— Мне же не жалко, — начинала колебаться дежурная. — Врач не разрешает…
— Он не узнает…
