— Ладно! Только не выдавайте…
Сестра приносила шприц, производила инъекцию, и капитан тотчас же засыпал.
Петро знал от сестры, что капитану впрыскивают не морфий, а физиологический раствор и что делается это по совету самого врача. Сперва его развлекал этот безобидный обман, потом наскучил.
Подолгу рассуждая с самим собой, Петро сперва утешал себя тем, что как только он почувствует себя несколько лучше, ему удастся убежать из госпиталя. Сейчас, когда Крым полностью очищен от оккупантов, дивизия его здесь долго не задержится, а врачи, чего доброго, и впрямь вздумают его демобилизовать… Он никак не мог представить себя в тылу, пока продолжалась война…
Но заметного улучшения не наступало. Из разговоров с врачами и сестрами Петро понял, что ранение желудка чревато весьма неприятными последствиями. «Теперь уже на всю жизнь изуродованный и больной», — с отчаянием думал Петро.
«Но ведь живут же, работают, борются люди с еще более серьезными недугами, чем у меня», — мысленно успокаивал он себя. На память приходил Николай Островский с его страшной болезнью и неукротимой волей к жизни, борьбе.
В конце концов при мысли, что его собственная воля оказалась такой расслабленной, Петро испытывал чувство стыда. «И не пробовал еще бороться, а уже записался в инвалиды», — горько упрекал он себя.
Постепенно, по мере того как крепли его физические силы, все больше росла уверенность в том, что ему удастся сделать еще много полезного и нужного.
Спустя девять дней после операции Петру разрешили сидеть на постели. Он попросил у сестры бумагу, конверты, написал письма Оксане и в Чистую Криницу отцу. Немного передохнув, написал также и в свою дивизию. Но послать это последнее письмо не пришлось…
Петро доедал свой бульон с двумя тоненькими сухариками, когда в дверь просунула голову сестра. Щуря свои зеленые щелки-глаза, она сообщила:
— К вам товарищи…
Навестить Петра приехали Олешкевич и Сандунян. Натягивая беспрестанно сползавшие с плеч халаты, они вошли в палату, присели возле кровати.
— Да ты молодцом выглядишь, Рубанюк! — сказал, осматриваясь, Олешкевич.
— Герой… Только похудел немножко, — поддержал его Сандунян.
— С этих вот харчей — молодцом? — спросил Петро, пренебрежительно показывая на тарелку с остатками бульона.
— А мы тебя поздравить приехали, — сказал Олешкевич. — Со званием капитана и со вторым орденом Красного Знамени.
— Спасибо! — Лицо Петра просияло.
С минуту все помолчали.
— Ну, как там у нас? — спросил Петро.
— От всей роты большой привет, — сказал Сандунян. — А особый — от старшины Евстигнеева…
— Скоро уходить из Крыма собираетесь?
— Приказа нет, — ответил Олешкевич. — Пока учимся… Штурмуем, ползаем…
Он стал расспрашивать об операции, о самочувствии Петра, о книгах, которые тот читает, но Петро на все вопросы отвечал рассеянно, и Олешкевич понял, что Рубанюка волнует лишь один вопрос. Сам Петро вскоре его затронул.
— Что ж, товарищ майор, — сказал он грустно, — видно, я уже отвоевался?..
В голосе Петра прозвучала скрытая надежда. Он посмотрел на Олешкевича так, словно в руках того находилось решение его судьбы.
— Да, Петя, придется тебе долечиваться в тылу, — сказал Олешкевич, впервые назвав его по имени. — Я с врачом беседовал… Но горевать нечего… Повоевал ты немало, а дело идет к развязке… Скоро все займемся мирными делами…
Они говорили на эту тему долго, и у Олешкевича, как всегда, нашлись такие убедительные слова и доводы, что под конец разговора Петро приободрился.
— Ну, добре, — сказал он. — Когда Берлин возьмете, ко мне в гости, в Чистую Криницу, приезжайте… К тому времени я уже обживусь там… на инвалидном положении…
— Обязательно приедем, — пообещал Сандунян.
Перед уходом он положил в тумбочку Петра увесистый сверток, подмигнул:
— Это от меня и Евстигнеева… Станет тебе легче — выпьешь с товарищами по маленькой…
— Не скучай, Рубанюк, — сказал Олешкевич, пожимая Петру руку. — Будем навещать. Тебя в полку помнят.
Через несколько дней Петра посетили Евстигнеев и Марыганов. Потом он получил ящик с подарками от командования дивизии и солидную пачку писем от солдат роты.
Однажды утром на террасу, где сидел Петро, вбежала сестра. В этот день он впервые вышел из палаты и, устроившись в плетеном кресле, глядел на море.
— Рубанюк, — возбужденно сообщила сестра, — вас генерал-майор разыскивает…
«Какой генерал?» — хотел спросить Петро и не успел. Следом за сестрой поднимался на террасу Иван Остапович.
— Сиди, сиди! — остановил он Петра, заметив, что тот встает с кресла.
От Петра не утаилось, что брат смотрел на него изучающе и с соболезнованием. Когда они поцеловались, Петро спросил со смущенной улыбкой:
— Хорош я?
— Обыкновенный… Я в госпитале выглядел похуже.
Иван Остапович положил руку на плечо брата, подбадривающе сказал:
— Наша порода крепкая, Петро. Унывать нет никаких оснований.
Улыбаясь и испытующе глядя на Петра, он сказал:
— А я ведь не один к тебе… Жену твою привез…
Петро сделал порывистое движение и, сморщившись от резкой боли, закрыл глаза.
— Ну, вот, — добродушно-укоризненно сказал Иван Остапович, — так и думал… Поэтому и решил войти сначала один. Чтоб не слишком тебя волновать.
Иван Остапович облокотился на балюстраду, снял фуражку и знакомым Петру жестом провел по своим волосам.
— Как же узнали, что я здесь?
— А мы ведь с тобой, оказывается, вместе Крым брали. Только я со стороны Перекопа шел… И вот… Оксана твоя… Снимок обнаружила.
Иван Остапович извлек из кармана сложенный номер армейской газеты, протянул Петру.
— Видел себя?
Петро взглянул на фотографию и вспомнил, как фотокорреспондент запечатлел его с Евстигнеевым и Сандуняном на фоне разбитых у Херсонеса немецких машин и орудий.
— Пришлось Оксане в Симферополь съездить, в редакцию, — рассказывал Иван Остапович, с улыбкой наблюдая, как нетерпеливо поглядывает Петро на аллею. — Там она разведала, где твоя часть… Нашла друзей твоих. В общем, развила такую деятельность…
Петро, прервав его на полуслове, поднялся и, нетвердо ступая, сделал несколько шагов навстречу быстро приближающейся Оксане. Иван Остапович поспешил за ним, чтобы поддержать, но Петра уже крепко сжимала в объятиях Оксана. Гладя рукой его спину, она шепотом бормотала:
— Петрусь… Милый мой…
Оксана, не выпуская руки Петра из своей, горячей и дрожащей, бережно усадила его на место.
— Ну? — произнес он пересохшими губами. — Вот как встретились…
Оксана провела ладонью по его щеке, словно не верила еще, что перед ней живой Петро. А у него даже голова закружилась, когда он увидел близко перед своими глазами ее сияющее, слегка побледневшее лицо. Петро зажмурился, как от нестерпимо яркого света, потом снова раскрыл веки: да, это была Оксана, его рука лежала на ее темных тяжелых косах, короной обвивавших голову, к нему были обращены ее глаза. Но Петро и в эти минуты радости помнил о большом несчастье, постигшем брата и Оксану. Он обеспокоенно
