Туда-сюда ходил, командовал. — Он сжал в бессильной ярости кулаки. — Где его теперь найдешь?..
К обеденному времени батальоны стали подтягиваться к лесу.
Рубанюк и комбат Яскин стояли на опушке. Бойцы шагали мимо с изнуренными, запыленными лицами. Горячий запах потных тел, кожаного снаряжения, оружейного масла стлался меж деревьями.
— Пятнадцать минут отдыха, — разрешил Рубанюк. — Потом всем рыть окопы!
Роты подходили одна за другой, растекались по лесу и наполняли его хрустом валежника, звяканьем котелков.
В последнем ряду третьей роты, сутулясь, шел старшина Бабкин. Он тащил на плечах пулемет. Сбоку, вне строя, опираясь на палку и сильно прихрамывая, ковылял пулеметчик Головков.
Рубанюк подозвал его.
— Натер, что ли? — спросил он, показав глазами на ногу.
— Осколком царапнуло, товарищ подполковник, — смущенно ответил Головков. — Там около нас одна разорвалась…
Он с досадой посмотрел на свой разорванный сапог и поспешно добавил:
— Пустяковая, товарищ подполковник. К вечеру, как на собаке, заживет. Без сапога вот, жалко, остался…
Позже, когда Рубанюк обходил батальоны, ему бросилось в глаза оживление на участке третьей роты. Под деревом стоял объемистый бочонок с квасом. Бабкин, деловито засучив рукав, отпускал бойцам в кружки и фляги пенившуюся влагу. Старшина подмечал, как тот или иной боец орудовал лопаткой; мера щедрости старшины определялась ретивостью стрелка в рытье окопов.
— Хоть раз, та вскачки, — отходя от бочонка с полным до краев котелком и довольно подмигивая товарищам, похвалился Грива.
Квас был добыт в Бориславе не без его участия, да и около траншей управлялся он за двоих.
К утру полк зарылся в землю. По скатам высоток протянулись заграждения.
Рубанюк вышел из блиндажа, как только зарозовели верхушки деревьев. Он немного поспал и чувствовал себя бодро.
У блиндажа на перевернутом ящике сидел Татаринцев. Он вскочил, отшвырнул недокуренную папиросу. Лицо его заметно осунулось и было озабочено.
— Прибыл, товарищ командир полка! — доложил он. — Задание выполнил. Семьи погружены в эшелон.
— Хорошо. Свою жену разыскали?
— Так точно. О вашей супруге тоже справлялся, товарищ подполковник.
— Ну? — Рубанюк встрепенулся.
— Она с сыном выехала в Киев. Вместе с женой полковника Осадчего. Адъютант комдива говорил. Только он… — Татаринцев замялся.
— Ну, что? Говорите.
— Адъютант рассказывал, что два эшелона с эвакуирующимися разбомбило. Может, ваши проскочили. Эшелонов ведь много ушло.
По лицу Рубанюка пробежала тень. С удивительной ясностью возник перед ним вчерашний сон. Татаринцев не уходил.
— Что у вас еще?
— Просьба, товарищ подполковник.
— Говорите.
— Позвольте Татаринцевой при полку остаться. Она курсы медсестер окончила. Пригодится. Очень просит оставить ее…
— Хорошо.
— Благодарю, товарищ подполковник. Разрешите Татаринцевой явиться и доложить?
— Разрешаю.
Заложив руки за спину, Рубанюк медленно ходил около блиндажа. Его мучила тревога за жену и сынишку. «Может, обойдется все благополучно, — утешал он себя. — Шура энергичная, смелая. Доберутся до Киева, а там — к старикам, в Чистую Криницу. Переждет».
Но Рубанюк отлично представлял опасности, каким подвергалась его семья, пока сумеет добраться к родным. Особенно волновало его сообщение о разбитых в пути эшелонах, и ему только огромным усилием воли удавалось сохранить хотя бы внешнее спокойствие.
Татаринцев вернулся с женой минут через десять. За несколько шагов она оправила складки на непомерно большой, видимо мужней, гимнастерке и неумело козырнула.
— Товарищ подполковник! — певучим, грудным голосом бойко произнесла она. — Медсестра Алла Татаринцева прибыла в… доверенную часть…
Она пыталась сказать еще что-то по-уставному и, засмеявшись, безнадежно махнула рукой.
Вздернутый носик, ямочки на подбородке и на смуглых щеках, пухлые губы делали ее похожей на девочку-подростка. Серые, с зелеными крапинками, глаза ее смотрели то на Рубанюка, то на стоящего поодаль Татаринцева.
— Забыла, как по форме надо докладывать, товарищ подполковник, — откровенно призналась она. — Попадет мне теперь?
— Ну, с формой ладно, — сказал Рубанюк. — За ранеными сумеете ухаживать?
— Буду стараться.
— Вы откуда родом?
— Ростовчанка.
— Можете идти отдыхать.
По выражению лица Татаринцевой было заметно, что ей еще хочется поговорить, но Рубанюк подчеркнуто сухо кивнул ей и ушел в блиндаж.
День обещал быть очень тихим. Ни одного облачка не было на голубом небе, мертвая тишина стояла над лесом и горами.
Но уже к девяти часам издалека донесся странный, нарастающий гул.
Первым на командном пункте услышал его Атамась, кончавший чистить у блиндажа автомат. Он поднялся с плащпалатки, оглядел небо. Нет, самолетов не было. Атамась поворачивал голову во все стороны, вслушивался. Звук моторов доносился откуда-то снизу, из-за лощины, отделяющей лес от шоссе. Атамасю почудилось даже, что он слышит, как вздрагивает земля.
Не выпуская из рук автомата, Атамась вскочил в блиндаж.
— Товарищ пидполковнык, — торопливо сказал он, — выйдить послухайте. Чи не танки?
Рубанюк и Каладзе вышли. Гул сперва несколько приутих, потом раздался сильнее и отчетливее. Теперь уже было ясно: шли танки. Но почему с востока?
— Вероятно, наши, — высказал предположение Каладзе.
К рокоту моторов прибавились автоматные очереди, редкие пушечные выстрелы.
— Что-то не похоже, чтоб наши, — сказал Рубанюк. — Свяжись-ка быстренько с дивизией!
Каладзе спустился в землянку. Начальник штаба дивизии уже был на проводе, вызывая командный пункт полка.
— Что у вас слышно, «Ландыш»? — встревоженно спрашивал он.
— Танки идут, — ответил Каладзе. — Но чьи, откуда — не знаем.
— Приготовьте все, чтобы встретить! — приказал начальник штаба. — От Перемышля прорвались… Дай-ка к проводу хозяина…
Гул танков и орудийной стрельбы приближался.
Поезд, в котором Петро и его земляки ехали на фронт, двигался необычайно медленно, бесчисленное количество раз останавливался.
Командир, сопровождающий мобилизованных, бегал на каждой станции к железнодорожному начальству, ругался, просил не задерживать, но это не помогало. К фронту пропускали в первую очередь воинские эшелоны.
