подошла с вилами на плече Нюся. С подчеркнутой холодностью оглядела она красную кофточку и коротенькую черную юбку, не закрывавшую поцарапанных осокой колен Оксаны, и колко проговорила:
— Как приехала невестка, так ты и зачванилась? Старые подружки стали тебе неинтересными?
— Не дури. Ты же знаешь, почему не захожу.
— Из-за Олексы?
— Ты же знаешь.
— Напрасно. Он и думать забыл про тебя.
— Если б так, я чаще заходила б.
Оксана посмотрела на подругу и улыбнулась. Нюся уже примирительно сказала:
— До дому вместе пойдем. Добре?
Вечером, побывав у Нюси, Оксана поняла, что Алексей не выкинул из головы мыслей о ней. Он входил и выходил из комнаты, делая вид, что присутствие Оксаны его ни в какой степени не занимает. Он даже ни разу не заговорил с ней, но это-то больше всего и насторожило ее.
Когда Оксана, спохватившись, что темнеет, собралась домой, Алексей догнал ее за воротами и пошел рядом.
— Как живешь? — спросил он.
— Живу, как и все.
— От Петра писем нету?
— Что ты! Он только недавно уехал.
Алексей прошел еще немного и сдавленным голосом спросил:
— Если не вернется Петро, пойдешь за меня? Я тебя ничем попрекать не буду.
— Где твоя совесть, Олекса? — не замедляя шагу, с гневным удивлением спросила Оксана.
— А чего я такого сказал?
— Петро на фронте, так ты думаешь этим воспользоваться? И не совестно?
— Я уже про совесть давно забыл, — с мрачной улыбкой произнес Алексей, — с тех пор как из партии выгнали. А когда Петро приехал, и вовсе… — Он притронулся к рукаву Оксаны и с искренней грустью в голосе добавил: — Ты меня таким сделала.
— Ничего я тебе никогда не обещала. Люблю и буду любить Петра.
Она ускорила шаг. Чувствуя, что Алексей не отстает, остановилась и подала ему руку.
— Ну, будь здоров. Мне спешить надо, а тебе тоже не следует зря время тратить.
После этого разговора Оксана стала избегать встречи с Алексеем даже на людях.
В конце первой недели июля в Чистую Криницу приехал секретарь райкома Бутенко. Полдня он пробыл в сельсовете и колхозном правлении, а перед вечером пошел к Рубанюкам.
По двору лениво бродила наседка с цыплятами, хрюкал где-то в лопухах кабанчик. На кольях садовой ограды сушилось белье. Рыжая кошка, вперив хищные немигающие глаза на охорашивавшихся воробьев, замерла, чуть приподняв дрожащую лапу.
Бутенко поднялся по ступенькам крыльца и встретил Каверину Федосеевну. Она поздоровалась и извиняющимся тоном сказала:
— Я вас в кухню приглашу, Игнат Семенович. Мальчик у нас захворал. Внучек.
— Чем захворал?
— Не определили доктора. Горит весь.
Бутенко зашел на кухню, сел у стола. Катерина Федосеевна смела фартуком хлебные крошки и присела напротив.
— Может, молочка холодного с погреба принести? — предложила она, сочувственно глядя в усталое лицо гостя.
Бутенко очень изменился с тех пор, как Катерина Федосеевна видела его последний раз, перед свадьбой Петра. Нос его заострился, щеки ввалились, потемнели.
— А вы сами-то не приболели часом? — участливо спросила Катерина Федосеевна.
— Нет. Просто не спал… Вот уже четвертые сутки.
— Я вам постелю в садочке. Пока старый придет, поспите.
— Если лягу, до утра не добудитесь. А мне к вечеру в Сапуповку надо. Вот молока выпью с удовольствием.
— А старый вам дуже нужен? Я Сашка́ пошлю.
— Пошлите.
Остап Григорьевич пришел и принес решето с крупной пунцовой черешней. Бутенко крепко спал за столом, уронив голову на руки. Но сон его был чутким. Услышав шаги, он сразу проснулся.
— Пойдем по саду пройдемся, — сказал он Остапу Григорьевичу.
Около старой яблони Бутенко сказал тихо и значительно:
— Скот угонять надо, жечь, уничтожать все добро надо. И о самих себе давай разговор вести.
— Акурат и я хотел говорить об этом, — вставил Остап. Григорьевич.
…Катерина Федосеевна несколько раз пробегала по двору, поглядывала через тын в садок: Бутенко и Остап Григорьевич все сидели под яблоней, курили.
От наблюдательной хозяйки не утаилось, что разговор между секретарем райкома и ее стариком был очень бурным. Бутенко горячо убеждал в чем-то Остапа Григорьевича, тот решительно и энергично отмахивался руками, а потом, как показалось Катерине Федосеевне, даже всплакнул.
Это было настолько необычно и непонятно, что Катерина Федосеевна уже не могла заниматься домашними делами. Она без видимой надобности подходила к погребу, к сараям, прислушивалась, но Бутенко и Остап Григорьевич вели беседу так тихо, что ничего нельзя было понять.
Проводив Бутенко, старик зашел проведать внучонка, потом пристроился у лампы и стал сшивать дратвой Василинкин башмак. По нахмуренному, озабоченному лицу мужа Катерина Федосеевна видела, что мысли его были чем-то поглощены.
Позже, когда Остап Григорьевич укладывался спать, она не утерпела и спросила:
— Чего приезжал Бутенко?
— О садах толковали.
Катерина Федосеевна мельком взглянула на его лицо. Если уж и ей Остап не доверяет тайны, значит дело идет о чем-то очень важном. А что свои секреты муж умеет хранить, как никто другой, Катерина Федосеевна знала очень хорошо.
Она подавила вздох и молча пошла стелить постели.
Однако спать в эту ночь криничанам пришлось недолго. После полуночи улицы и площадь наполнились фырчанием автомашин, громкими голосами. В село въехала воинская часть.
К утру в перелеске над Днепром белели армейские палатки, дымились походные кухни. Связисты тянули к школе телефонные провода, в больничном дворе выстроились санитарные машины.
На квартире у Девятко остановился капитан Жаворонков. Он был словоохотлив, весел, шустр; энергия переполняла его, он, казалось, никак не успевал растрачивать ее, а поэтому постоянно подыскивал себе какое-нибудь дело или хотя бы собеседника. Когда он оставался один, то пел либо насвистывал. По улице он шагал очень быстро, здороваясь со встречными, охотно заговаривая с теми, кто чем-либо привлекал его внимание.
Явился он к Девятко с шумом, с прибаутками, подмигнул Настуньке, крепко тряхнул руку Пелагеи Исидоровны. Удовлетворенно оглядел отведенную ему чистую половину хаты.
— Ну, а теперь, Александр Иванович, — сказал он сам себе, — скидай свою гимнастерку, никто тебя, беднягу, не вымоет.
Настунька, повинуясь молчаливому кивку матери, принесла ему чугунок теплой воды. Жаворонков с искренним удивлением развел руками:
— Это мне, курносая, столько-то? Как кутенку? Ты ведерко тащи, да похолодней. Я, вишь, какой? Крупный.
Он тщательно мылил шею, плечи, волосатую грудь с вытатуированным якорем. Заметив, что Настунька, сливая воду, смущенно отворачивается, он передразнил ее, показал язык и, проворно одевшись, ушел в штаб.
