глядел пасмурный зимний рассвет.
Петро вышел, умылся снегом. Одевшись и приладив за плечами вещевой мешок, — он пошел к командиру пульвзвода.
Моргулис, выбритый, свежий, встретил Петра как старого знакомого. Он долго расспрашивал, что делал Петро до войны, где воевал, как был ранен.
— Я ведь тоже институт закончил, — сообщил он. — В Ростове. Паровозы собирался делать, а стал пулеметчиком.
Он подозвал проходившего мимо чернявого, горбоносого красноармейца.
— Вот, Арсен, знакомься, — представил он ему Петра. — Старший сержант Рубанюк. Из госпиталя. Будет командовать вашим отделением.
— Есть! Очень приятно.
— А это Арсен Сандунян. Наводчик.
Сандунян изучающе посмотрел на Петра и козырнул.
— Выдают взводу продукты? — спросил Моргулис.
— Выдают, товарищ младший лейтенант.
— Проводи сержанта к старшине. Пусть зачисляет.
— Есть!
Петро поднялся. Моргулис, понизив голос, сказал ему:
— Неприятные вести. Сдали Калинин.
Батальон капитана Тимковского держали три дня во втором эшелоне.
На центральном участке Волоколамского укрепленного района было затишье. Левее, со стороны Осташева и на правом крыле Западного фронта, время от времени погромыхивала канонада, а с утра 19 октября бои вспыхнули с новой силой и ожесточением. Возобновив наступление, гитлеровцы предприняли попытку выйти из района Осташева в тыл Волоколамскому укрепленному району, а на Можайском и Подольском направлениях — прорваться в глубину обороны укрепленных рубежей.
Накануне утром Тимковский собрал всех командиров рот и взводов.
Моргулис вернулся от него возбужденный и довольный.
— Расчет весь в сборе? — спросил он, протискиваясь в тесный блиндаж.
— Все на месте, товарищ младший лейтенант, — доложил Петро, вытягиваясь.
Сандунян пришивал пуговицу, помощник наводчика Марыганов и подносчик Прошка Шишкарев делили махорку. Махорка попалась сухая, с едкой пыльцой. Прошка тер немытыми пальцами покрасневшие веки, нарочито громко чихал и фыркал.
— Будем отрабатывать сегодня тему «Пульвзвод в наступательном бою», — сказал Моргулис, обращаясь к Петру. — Понятно?
— Нет, не совсем.
— Как это?
— Разве задача переменилась? Нам не в обороне сидеть?
Моргулис опустился на деревянный обрубок, обежал лица пулеметчиков загадочно улыбающимся взглядом.
— Не всю же войну только обороняться да запасные позиции рыть!
Он достал из кармана потертой, видавшей виды шинели бумажку, насыпал в нее щепоть махорки.
— Комбат приказал проверить, как мы умеем фрица гнать.
— Абы приказ, — вставил слово Прошка. — Аж засвистит той фриц.
— Это поглядим. Будем сегодня скрытно переползать, штурмовать опорный пункт.
— Есть! — с готовностью ответил за всех Петро.
Такие занятия были по душе. О наступлении мечтал каждый, и, судя по всему, оно было не за горами.
Еще больше поднялось настроение у пулеметчиков после посещения их блиндажа парторгом роты Василием Вяткиным. Он пришел вскоре после Моргулиса.
— Эй, орлы! — громко окликнул он, приподняв край плащпалатки и просунув голову в рыжей ушанке. — Не обросли еще окопным грибком? Комбат проверить собирается.
— Заходи, Вася, — пригласил Марыганов.
С Вяткиным они были земляки.
Парторг шагнул в блиндаж. Широкоплечий, светло-русый, с блестящими веселыми глазами, он обладал, как это сразу же определил Петро, таким запасом энергии, которого с избытком хватило бы на несколько человек.
— С тобой еще не встречались, кажется, — сказал парторг, здороваясь с Петром за руку. — Вяткин.
Его взгляд изучающе скользнул по лицу Петра, обежал других и задержался на Прошке.
— Что это вид у тебя такой, Шишкарев? — спросил он.
— Какой?
— Не геройский, прямо скажем…
Только сейчас все заметили, что Прошка действительно выглядел неприглядно: он был небрит, одет неряшливо.
— Знаешь, что когда-то Чехов писал? — продолжал Вяткин, обращаясь к Прошке, но поглядывая на всех, кто был в блиндаже. — Он писал, что в человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. И верно! Как, Шишкарев?
Прошка угрюмо молчал, и Вяткин, щадя его самолюбие, переменил разговор:
— Я вам, товарищи, «боевой листок» оставлю. Почитайте и потом передадите дальше.
Он извлек из-за пазухи полушубка лист бумаги, испещренный рисунками, цветными заголовками. Над короткими заметками, написанными карандашом, крупно был выведен лозунг: «Наше дело правое. Победа будет за нами!»
— Фрица скоро погоним, Вася? — осведомился Марыганов. — Ты все-таки к начальству поближе.
— А это от вас зависит.
Глаза Вяткина улыбались лукаво и многообещающе. Он, несомненно, что-то знал, о чем говорить было преждевременно.
Покурив с пулеметчиками и еще раз напомнив о том, что предстоящие занятия должны показать, «не засиделись ли в траншейках», он ушел.
Васю у нас в поселке очень уважали, — сказал Марыганов, — Он председателем совета был. Всю семью Вяткиных уважали. Потомственные сталевары. Вася, когда его избрали, за два года колонки водоразборные поставил, улицы замостил. Во всех дворах, на площадях цветов понасаживали.
— Хватка у него хорошая, сразу видно, — одобрительно произнес Петро.
Через двадцать минут первая рота выступила. Погода по-прежнему стояла пасмурная и морозная. За синим зубчатым бором млела малиновая кромка небосклона, к югу небо расчистилось было, порадовало прозрачной голубизной и вновь заволоклось облаками.
Петро шагал впереди своего расчета, жадно вдыхая горьковатый от холода, ядреный воздух.
В крайнем блиндаже показался боец. Он вытряхнул пыль из шинели, проводил глазами марширующих и опять скрылся. Из-под земли донесся его беспечный, приглушенный деревянными накатами голос:
Все, что попадалось на глаза Петру, было для него таким родным, чистым, волнующим, какими бывают для человека воспоминания о далеком детстве, родной матери, любимой девушке. Даже низкие тучи, плывшие с северо-запада, грустная, оголенная земля с набившимся в кустиках озимки снегом были
