Павлов

Александр Поповский Павлов

Неудержимый со времени Галилея ход естествознания впервые заметно приостанавливается перед высшим отделом мозга, перед органом сложнейших отношений животных к внешнему миру. И казалось, что это недаром, что здесь – действительно критический момент естествознания, так как мозг, который в высшей его формации – человеческого мозга, создавал и создает естествознание, сам становится объектом этого естествознания.

И. П. ПАВЛОВ

Задача физиологии состоит в том, чтобы проследить жизнь от клеточки до мозговой деятельности… Социальный человек ускользает от физиологии. Социология, напротив, овладевает им при выходе из состояния простой животности…

А. И. Герцен

Его страсти не угасли

Прежде чем последовать за ходом развития идеи Ивана Петровича Павлова, обратимся к тому далекому прошлому, когда наш будущий ученый был еще юношей шестнадцати лет и известность его не выходила за пределы двух-трех улиц в захудалом приходе отца, священника церкви Николы Долгошеи. Время всяческих дум, страстных планов и надежд. Интересы колеблются между школьными уроками и проблемой мировых загадок. Безудержная фантазия далека от действительности, грезы заполняют мир, увлечения не знают границ.

Именно в эту пору возник у Павлова интерес к физиологии, утвердилось чувство, владевшее им семьдесят лет. Увлечение пришло со страниц книжки, написанной безыскусственно и наивно. В ней речь шла о вещах, ничем не замечательных, обычных: кишечник, желудок, кровеносные сосуды и мозг, – но как пришлась эта книжка по душе молодому читателю! Обыденное, казавшееся простым и немудреным, стало загадочным и сложным. Кто мог подумать, что «пища бьется в желудке, как сливки в маслобойке», что «она безостановочно переносится справа налево и слева направо вдоль длинного изгиба к острому его концу, смешиваясь с желудочным соком»? Это именно так, и это впервые было прослежено у канадского охотника через свищ, образовавшийся после ранения.

Поводов для изумления в действительности было немного. Ничего обстоятельного ни о желудке, ни о кишках и железах наука еще сообщить не могла. В книжечке этих сведений тоже не было. Неверные умозаключения сменялись догадками, произвольные сравнения – обобщениями. За нервной системой признавалось скромное назначение – расстраивать пищеварение; за сигарой, наоборот, – благотворное свойство усиливать выделение желудочного сока. Жиры обращались не в мыла, а в «масла», и не в тонких кишках, а в желудке…

Молодой читатель ни в чем не смел сомневаться, он верил, что кровь – таинственный центр жизненных сил, и в каждой капле ему виделись чудеса и превращения. Взять хотя бы рисунок на обложке: какое удивительное кружево, тончайшее сплетение нитей образуют под кожей волосные сосуды – капилляры. Теперь ему ясно, почему из каждой царапины всегда готова выступить кровь. Малейший укол – и чудесный узор нарушен. Десять фунтов крови пульсирующим потоком устремляются из сердца в стволы артерии, так похожие на ветви. Источник несет больше сорока растворенных веществ: газы, соли, мыла и железо. Железо может быть выделено в кусок звонкого металла.

Книга изобиловала загадками, удивительными и не всегда понятными рассказами. Есть люди, говорилось в ней, неспособные проглотить чашку кофе без того, чтобы у них не началась ужасная рвота, иные от крыжовника заболевают горячкой. Один не выносит яиц, не ест пирогов, приготовленных на масле, а съев по незнанию, тяжело заболевает. Чай, который мы пьем, может вызывать сердцебиение и нервные припадки, вплоть до паралича. Но теин, которому чай обязан своими свойствами, не приносит организму заметного вреда. Вода усиливает жажду, когда мы глотаем ее в виде снега. Говорят, что жители арктических стран терпят самую страшную жажду, но отказываются утолять ее снегом. Лед, напротив, прекрасно утоляет жажду, хотя и тает медленнее снега.

Мудрено от таких чудес не прийти в волнение, не запомнить их надолго. Десятки лет спустя Павлов рассказывал своим ученикам, как поразило его сообщение, что без соли человек погибает самым жалким образом и что в варварские времена кормление преступника обессоленной пищей применялось как форма мучительной казни. Еще запомнил юный читатель историю с моряками, потерпевшими кораблекрушение. Поголодав месяц в море, они приобрели потом странную привычку набивать свои карманы снедью, чтобы во всякое время иметь пищу под рукой.

Такова уж сила печатного слова: вероятное и невероятное сделали свое дело – мальчик дал себе слово убедиться собственными глазами, что пища бьется в желудке, как сливки в маслобойке, что человеческий волос на столько толще волосного сосуда, на сколько морской канат толще веревочки. Он обязательно будет извлекать металлы из крови и уже точно проверит, действительно ли молоко ослицы так схоже с молоком женщины.

Двадцати лет Павлов прочитал книгу Ивана Михайловича Сеченова «Рефлексы головного мозга», и с этого момента определилась его судьба. Молва, что сочинение подверглось аресту и служит развращению нравов, не отпугнула его. «Рефлексы» запомнились на всю жизнь, руководили его помыслами и чувствами. Словно призванный в науку раскрыть и углубить идеи учителя, он, за что бы ни брался, мысленно видел начертанный Сеченовым путь. И в пятьдесят и в семьдесят лет Павлов одинаково любил цитировать его книгу на память. «Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности, – любовно повторял он Сеченова, – сводится окончательно к одному явлению – к мышечному движению. Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге, – везде окончательным фактором является мышечное движение…»

Везде и во всем влияние мозга – интимное и тайное, необъяснимое и чудесное, – всему объяснение в центральной нервной системе, в рефлексах головного мозга.

Значительные события назревали в ту пору в России. Общественное движение шестидесятых годов всколыхнуло страну, пробудило в народе огромный интерес к естественным наукам.

«Во всей истории естествознания, – писал о том времени Тимирязев, – не найдется других десять – пятнадцать лет, в пределах которых изучение природы сделало бы такие дружные одновременные и колоссальные шаги. Добавим к этому, что самые выдающиеся представители этого научного движения выступали сами со своими открытиями перед широкой публикой, положив начало небывалой до той поры популяризации науки, и мы поймем, что эта могучая волна, докатившись до наших пределов, подхватила сначала отдельные наиболее подготовленные личности, а затем по передаче всколыхнула и наиболее широкие слои общества».

Еще один автор поразил воображение молодого читателя, привлек своей страстностью и новизной идей. Это был Писарев. Он писал очень просто о том же: о физиологии живого организма, о крови, о дыхании и пищеварении, но как необычно звучали его выводы, потрясающие ум наблюдения!