Он был решительно уверен в том, что пища «должна быть доставлена в организм не только с помощью мышечной силы, но и высших отправлений организма – смысла, воли и желаний животного».
«Люди с головой» спокойно выслушивали его и все-таки задавали вопрос:
– Чем же это не рефлекторный акт? При чем тут психика? Пища непосредственно побуждает железы желудка к действию…
Тогда ученый терял терпение и возмущенно вскрикивал:
– Чепуха! Ерунда! Вздор!
Тысячи примеров, полчища доказательств были на его стороне.
И народный опыт и медицина древних времен на его стороне. Врачи прекрасно понимают, как важно для здоровья больного возбудить у него аппетит. Не слишком разбираясь в физиологических тонкостях, они советуют за столом думать только о пище и не отвлекаться на что-нибудь другое. Есть немало доказательств, что мрачные размышления и споры за столом портят пищеварение.
– Мне стало понятно, – говорит он, – почему в некоторых руководствах по гигиене рекомендуют, чтобы столовая комната была отделена, ничем не напоминала о работе и на пороге ее оставались все заботы дня… Без запаха, без вкуса, вида пищи или чувства голода – нет и действий пищеварительных желез!
Один из помощников Павлова, такой же настойчивый, как его шеф, был приставлен к «окошку», известному в лаборатории под названием «фистула двенадцатиперстной кишки». Этот помощник по целым дням не кормил собаку, не показывал ей ничего, что напоминало бы мясо-сухарный порошок, и все-таки видел, как через фистулу периодически изливалась смесь желчи и поджелудочного сока. Работа желез аккуратно чередовалась с покоем. Павлов объяснил бы это тем, что собака «страстно хочет есть» и неотступно думает о пище. Но откуда такая регулярность? Разве лишь допустить, что собака предается воспоминаниям о еде каждые полтора-два часа, минута в минуту?…
Дальнейшие наблюдения оказались не менее удивительными. Вопреки установившемуся представлению, что сокращения желудка возникают только во время пищеварения, а лишенные содержимого кишки и желудок не сокращаются, сотрудник убедился в другом. Одновременно с тем, как начинается выделение желчи, кишечного сока и секрета поджелудочной железы, приходит в движение весь желудочно-кишечный тракт. Спустя некоторое время период согласованной деятельности сменяется периодом покоя. Все это предстало как нечто новое и необъяснимое.
Ассистент представил профессору свои наблюдения, отчетливо выраженные в протоколе опыта. Павлов отодвинул бумагу и сказал:
– Это глупости. Уходите и не смейте повторять их.
Ассистент сложил протокол и произнес одну только фразу, короткую и ничуть не обидную:
– Я уверен, что не ошибся, это было именно так.
– Что такое? – вспылил ученый. – У вас наверняка была при себе пища, от вас пахло пищей, без этого не обошлось.
Помощник настаивал на своем. Он день за днем сидел возле собаки, голодный и усталый. Глаза его воспалились от напряжения. Нет, он не ошибался, нет, нет.
Снова ученый и его помощник сошлись, и снова их встреча окончилась спором. Сотрудник покушается на теорию «психического сока» – что его щадить. Павлов сам сходит к собаке и докажет ассистенту, что он неправ.
Прежде чем вернуться к опытам, помощник долго полоскал рот, в котором, кстати сказать, весь день не было ни крошки, надел чистый халат и терпеливо провел у станка двенадцать часов без перерыва. Результаты были те же: поджелудочная железа, печень и кишечные железы выделяли соки независимо от того, было ли у собаки страстное желание есть и предавалась ли она воспоминанию о пище.
Павлов мог убедиться, что опыт был обставлен со всеми предосторожностями. Ассистент выбрал для работы изолированную комнату в отдаленной части здания. Ни один звук не долетал сюда из лаборатории, ни одно постороннее раздражение не могло извратить поведения животного. Последнее сомнение ученого исчезло, когда помощник на его глазах накормил после опыта голодную собаку. Периодическая деятельность желудочно-кишечного тракта и желез оборвалась, и наступил другой ряд процессов, связанных с пищеварением.
Через несколько дней «психический сок» со всеми его кажущимися заслугами был похоронен. Павлов поспешил воздать виновнику торжества – подопытной собаке – положенную долю похвал:
– Вот это пес! Вот это молодец! Нет, подумайте, какая сила! Как он работал! Кудесник! Чудодей! Первоклассный пес, честное слово!..
Было очевидно, что похвалы эти целиком относятся, конечно, к ассистенту и содержат в себе раскаяние.
Двадцать лет спустя, выпуская в свет второе издание своих лекций, Павлов пишет в предисловии: «Что касается так называемого психического возбуждения желез, которое я резко противопоставлял рефлекторному возбуждению, с жаром и развязностью говоря о мыслях и желаниях, а также чувствах экспериментальных животных, то в настоящее время ходом развития моей физиологической мысли я приведен к совершенно другому представлению о предмете. Разговор о внутреннем состоянии животного считается нами теперь научно бесполезным».
Как подлинному ученому, ему нисколько не трудно было признать свою ошибку, осудить свою неуступчивость и объявить прежнее убеждение «научно бесполезным».
Работа требовала много сил, огромного умственного напряжения, и малейшая попытка отклониться в сторону от задач лаборатории встречала у Павлова решительный отпор.
– В данный момент, – говорил он, – я этой проблемой не интересуюсь, для меня не существует никаких других вопросов физиологии, кроме физиологии пищеварения.
– Помилуйте, – раздавались возражения, – мы упускаем важные открытия, оставляем без внимания серьезнейшие вещи.
– Не наше дело разбрасываться, – отвечал он, – гениев среди нас нет. Все мы люди маленькие…
