На заснеженном поле заметили дым горевшего костра и лежавшее рядом черное посадочное Т. Над аэродромом я распустил группу и стал снижаться первым.
Встречали нас техники. Увидел и я своего младшего воентехника Колпашникова. Он, подняв руки, подавал мне сигнал: «Стоп!»
Я притормозил машину. Колпашников сзади залез на фюзеляж, уселся верхом на хвост самолета. Такое утяжеление хвоста позволяло летчикам смелее рулить по не укатанному еще полю, не опасаясь поставить машину на нос.
Зарулив самолет на указанное место и выключив мотор, я вылез из кабины и пошел в сторону КП. Рядом с радиостанцией и санитарной машиной стоял с микрофоном в руке командир полка Дерябин – руководил посадкой. Неподалеку беспокойно прохаживался инженер полка майор Симаков.
Когда приземлился последний самолет и, подпрыгивая на неровностях, побежал по полосе, Дерябин облегченно вздохнул и одну за другой пустил две красные ракеты. Повернулся к нам:
– Ну, товарищи, перебрались благополучно. Сейчас побеспокойтесь о готовности самолетов к бою. Через двадцать минут жду на доклад.
Однако в этот день боевых вылетов не было. Все шумно устраивались на новом месте. Летчики поселились в уцелевших хатах, а техники, мотористы и оружейники – в полуразрушенной колхозной мастерской.
Вечером я отправился вместе с адъютантом эскадрильи взглянуть, как разместились люди. У техников уже топилась печь, сделанная из железной бочки. Было тепло, пахло свежей пшеничной соломой, брошенной на деревянные нары.
Выйдя от техников, я решил заглянуть в ближайшую к аэродрому хату, где остановился командир звена Николай Агафонов, мой земляк. Прибыл он в наш полк под Ростовом. Его направили в нашу эскадрилью. Когда он шел по стоянке, заметно прихрамывая, я его сразу не признал. Смотрел на него и думал: «Парень, видно, из госпиталя и фронт ему не новинка». Фронт оставляет на людях особый след, да и орден на его груди говорил о многом.
Повторяю – я не узнал своего друга. Да и немудрено. За это время Николай разительно изменился: возмужал, раздался в плечах, из-под фуражки выбивались черные с густой проседью волосы, а на левой щеке багровел глубокий шрам, сильно обезобразивший его некогда привлекательное лицо.
Николай стоял, улыбался, глядя на меня. Потом спросил:
– Что, Серго, не узнаешь?
– Николай?! – воскликнул я, пораженный. – Откуда ты здесь?
Мы крепко обнялись и, отойдя в сторонку, буквально засыпали друг друга вопросами. Вспоминали родное училище, друзей, живых и мертвых; Николай рассказал о том воздушном бое, который едва не стал последним для него…
Увидев меня в окно, Агафонов приветливо махнул рукой: «Заходи!» Я толкнул низкую дверь хаты.
На пороге меня встретила хозяйка, женщина средних лет, в вязанной из грубой шерсти кофте, в накинутой поверх нее кацавейке и в темной сатиновой юбке.
– Здоровы будьте, заходьте, – нараспев сказала она, улыбаясь ласково. – Побачьте, як тут влаштувався ваш парубок.
Я оглядел хату – печь, лавки, стены, на которых в застекленных рамочках было собрано множество фотографий хозяйкиной родни, ближней и дальней.
Агафонов сидел за столом. Своими широченными плечами он занимал почти весь передний угол. Рядом с ним устроился мальчонка лет семи – худенький, одни косточки, давно не стриженный, в рваной женской кофте. Николай, обняв мальчика, прижал его к себе.
Вижу, хлопчик зачарованно поглядывает на гимнастерку Агафонова, где привинчен орден, на кобуру с пистолетом, но дотронуться до всего этого великолепия не решается – еще не освоился.
– А ну, командир, – сказал Николай своим сильным голосом, – угадай, как нашего хлопца зовут?
Он улыбнулся ласково и погладил кудлатую голову мальчика.
– Иван? – начал я угадывать.
– Ни! – глаза мальчугана весело заблестели.
– Грицко?
– Ни!
– Василь?
– Ни!
– Николай?
– Ни!
Хозяйка, хлопотавшая у печи, рассмеялась и обернулась к нам.
– Ну, тогда, наверно, Тарас?
– Та ни!..
Много я перебрал имен, а в ответ все «Ни!» да «Ни!». Подсев к столу, я достал из планшета новенький синий карандаш:
– Вот, если скажешь, как тебя зовут, получишь в подарок этот карандаш. Идет?
Но мальчонка, видно, был с характером.
