сердечным с испытуемым. Не одной лишь холодной логикой вникать в природу, а взволнованной мыслью. Избегать всяких фантазий и беспочвенных дум. Быков и виду не подаст, что не одобряет ваших рассуждений, выслушает, промолчит, а возможно, и скажет: «Я вам этого никогда не говорил; чем вы слушаете, друг мой?»
После такого наставления, столь похожего на нотацию учителя неуспевающему ученику, ассистент приступил к делу.
Прошло то время, когда Рогоз мог сразу приниматься за несколько дел, думать об одном и делать другое. Теперь его мысль, устремленная к цели, ничего постороннего не воспринимала. Надо подготовиться к работе. И он окружает себя учеными трудами, новыми и старыми диссертациями, известными и неизвестными сочинениями и месяцами штудирует их. Книг у него много. Высокие полки, заставленные ими, тяжелой тенью громоздятся в тесных комнатушках его квартирки, лишая обитателей доброй доли света и воздуха.
Все, что было известно об исследуемом предмете, изучил ассистент. Он мог теперь без запинки привести все теории о болезнях, связанных с параличом кровеносных сосудов, указать, какое из учений уцелело в науке, какое осмеяно и забыто. Занявшись исследованием, Рогов ничего так страстно не желал, как добиться успеха и вызвать одобрение Быкова. Скромные сердца не страшатся лишений, легко переносят неудачу, но втайне жаждут любви и награды.
Исследования проводили по методу павловской школы — с помощью метронома, змеевика и прочих средств лаборатории. Изучались больные, перенесшие кровоизлияние в мозг. Пораженная кора одного из полушарий не воспринимает раздражений, и часть тела лишена чувствительности.
Итак, каковы отправления сосудодвигательного центра, когда высший отдел мозга — кора — не проявляет себя?
Ольга Степановна Петрова, почтенная мать обширного. семейства, позволила Рогову заключить ее правую, здоровую руку в плетисмограф, а левую, нечувствительную, — в змеевик с проточной холодной водой. Она поверила, что экспериментатор в белом халате врач, и безропотно исполняла его требования. Он платил ей признательностью и искренним желанием помочь.
Охлаждение одной руки вызывает, как известно, сужение сосудов и на другой. Регистрирующие приборы, как правило, это подтверждают. У Петровой запись, сделанная сосудами больной руки, не отражала состояния здоровой. Аппарат запечатлевал лишь едва заметные сокращения, которые повторялись стереотипно. Отрезанные от источника, даровавшего им подвижность и силу, сосуды казались безжизненными. В пораженном организме больной рядом уживались струящийся поток и инертная заводь.
Прежде чем продолжить изыскание, надо было себе уяснить, действительно ли отрезаны для пораженной части тела все пути к коре мозга. В этом ли причина страдания сосудов?
У Рогова было верное средство задавать мозгу вопросы и получать на них ответы. Он попытался выработать временные связи между корой мозга и сосудами больной руки — свяжет их деятельность звучанием метронома, пустит в ход эту механику и будет выжидать результатов. Если бы удалось таким образом вызвать импульсы из мозга к пострадавшим сосудам, было бы очевидно, что между пораженной частью тела и корой полушария сохранилась некоторая связь.
Здоровую руку больной вводили в холодный змеевик под тиканье маятника метронома. После нескольких повторений сосуды образовали временную связь и сокращались под размеренный стук аппарата. Добиться того же от больной руки не удавалось, она оставалась безмолвной. Два почерка запечатлел записывающий прибор — страстный, живой и однообразный, безжизненный.
Таково было начало.
Ассистент терпеливо продолжал свои поиски: мерно отбивал удары метроном, сокращались сосуды здоровой руки, и с каждым новым звучанием крепла временная связь.
Труден и сложен ход мыслей исследователя! Порой случайный шаг приносит ему удачу, а выношенная идея, неуязвимая, как математическая формула, оказывается бесплодной. Рогов принял решение, на первый взгляд ни с чем не сообразное: он попробует сохранить выработанную на сосудах здоровой руки временную связь, охлаждая не здоровую, а парализованную конечность. Он знал, что пораженная рука бессильна дать о себе знать мозгу и временная связь на здоровой конечности без подкрепления холодом угаснет. Рогов это знал и все же ввел в плетисмограф не здоровую, а больную конечность.
Результаты были более чем неожиданны: сосуды руки пораженной части тела от холода сократились! То же самое повторилось, когда заходил маятник метронома, звучание которого ранее образовало временную связь с сосудами здоровой конечности. Оживление сосудов больной руки длилось, однако, недолго.
Взволнованный ассистент не верил своим глазам. Как может орган, утративший представительство в коре головного мозга, хоть на время доводить до коры свои ощущения? Ведь только оттуда могли эти импульсы последовать. Ассистент обратился к больной с наводящим вопросом:
— Как вы себя чувствуете, Ольга Степановна?
Она кивнула головой и чуть пожала правым плечом.
— Ощутили ли вы что-нибудь в больной руке?
Будь это так, все было бы понятно. Там, где есть чувствительность, там и нервная проводимость.
Ольга Степановна поспешила его разуверить:
— Нет, нет, моя левая рука не отличает тепла от стужи.
«Вы поглядите, — мысленно убеждал ее ассистент, — стук метронома сужает сосуды правой руки».
— Спора нет, — продолжала больная, — правая все время держится молодцом; иное дело левая — не слушается.
Рогов проверил свои наблюдения на ряде больных, и каждый раз повторялось то же: звуки метронома только на некоторое время проявляли свою власть над кровообращением больной руки. Холод, бессильный вызвать сокращения сосудов парализованной конечности, не мог, конечно, поддерживать временную связь у здоровой. Пострадавшая половина тела по-прежнему лишена была возможности давать о себе знать коре мозга.
Но как же удавалось сосудам парализованной руки хотя бы некоторое время поддерживать временную связь? Лишенные возможности сообщать о своем состоянии органу, формирующему нашу чувствительность, как могли они получать от него стимулы к действию? А ведь случалось не раз, что испытуемая говорила:
— От стука вашего аппарата мою больную руку как будто холодом щиплет.
Рогов тотчас останавливал маятник метронома и вводил больную руку в ледяной змеевик; орган, способный откликаться на зов условного раздражителя, тем более отзовется на действие безусловного — холодной воды.
— Что вы чувствуете теперь? — спрашивал ассистент.
— Не щиплет больше, — следовал уверенный ответ. — У вас тут, вероятно, теплая вода.
Надо было мужественно признать, что дальнейшие искания бесполезны, то, что казалось счастливой находкой, ничего замечательного не содержало. Чего стоит успех, которому нельзя найти объяснение? Никто не поверит тому, что парализованная рука, нечувствительная к температурным изменениям, была способна довести чувство холода до коры мозга. Хорошо бы опыт повторить в присутствии Быкова, пусть он в этой путанице разберется. Нельзя же прятаться от факта, закрывать глаза, когда долг повелевает раскрыть их, и возможно шире…Впрочем, что говорить, ничего из этой затеи не выйдет! Ученый посмеется и скажет: «Проверьте еще раз, потолкуйте с методикой, в ней все дело…»
Никто ему теперь не поможет, объяснение придется искать самому. Он еще раз изучит литературу, не пожалеет ни времени, ни труда. В книгах содержатся ответы на затруднения всех времен и народов. Надо только суметь эту мудрость извлечь. Всему свой черед, дойдет и до методики и до самих опытов, ответ будет найден, несмотря ни на что.
Ассистент не отступил перед обширной программой, он добросовестно истомил свою память, отдаваясь размышлениям с ожесточением фанатика, с настойчивостью человека, ищущего в прошлом, как в перспективе, нужное ему обобщение. Как всегда в пору творческого подъема, все, что мелькало в его
