сознании, спешно заносилось на бумагу. Рогов писал днем и ночью, за работой и по дороге домой. Запись не прекращалась и во время прогулок. Радуясь солнцу и синему небу, он мечтательно бродил по зеленому полю, близкому его сердцу с тех давних пор, когда он еще мальчишкой бегал по пашне босиком…
Груды книг так же мало помогли ассистенту, как проверка методики и самих опытов: никакого объяснения тому, каким образом рука, лишенная чувствительности, откликается на холод и стук метронома сужением сосудов, он там не нашел. Решение пришло спустя много лет, и содействовал этому замечательный случай, о котором Рогов узнал из еженедельной клинической газеты за 1882 год.
Мужчина средних лет, рассказывала известная ученая Манассеина, захворал неизвестной горячечной болезнью, после которой наступил паралич левой руки и ноги. Все ухищрения медиков не смогли вернуть больному утраченного здоровья. Один из врачей предложил своеобразный способ лечения: по нескольку раз в день щекотать пером ладонь и подошву больного, пока это не вызовет у него приступа смеха. Ничего, что рука, лишенная деятельности и питания, уменьшилась в объеме и длине, последующий массаж восстановит ее работоспособность.
Первые сеансы щекотания длились подолгу, парализованный не скоро обнаруживал чувствительность, затем приступ смеха наступал быстрей и быстрей. Два месяца спустя больной был здоров.
Рогов понял это по-своему.
И в этом случае и во многих других, когда врачи полагают, что нервные проводники поражены, они в действительности только угнетены. Щекотание, усиливая процессы возбуждения, ослабляло, таким образом, действие тормозов и улучшало проводимость в заторможенной нервной системе.
Поражала вера врача, часами водившего перышком по телу в надежде оживить умирающую конечность. До чего всемогущ великий целитель страданий — терпение! Ему, Рогову, этот урок послужит на пользу. Он всегда будет помнить о тех коротких мгновениях, когда сосуды парализованной руки, лишенные связи с мозгом, все же откликались на холод и условный сигнал. Этому должен быть найден ответ. Такие загадки не могут оставаться без выяснения.
Ассистент вернулся к вопросу, как обстоит дело с оркестром, когда дирижера нет, как проявляет себя кровеносная система, когда кора мозга не регулирует ее.
В прежних опытах здоровая рука испытуемой сокращением своих сосудов записала, что она от холода уменьшается в объеме. Левая — больная, — охлажденная в змеевике, свидетельствовала, что сосуды ее сокращаются вяло, едва заметно, спадание их стенок и расширение следует стереотипно. Испытуемая при этом утверждала, что холода не ощущает.
С тех пор как Рогов увидел эти кривые, его мысль неизменно возвращалась к ним. Подобную запись, такую же слабую игру кровеносных сосудов, однообразную, медленную, лишенную резких смен, он встречал у детей, переживших осаду Ленинграда, пострадавших от голода и лишений. Было тогда время войны, и Рогов перешел на службу во флот. Осажденный Ленинград, отрезанный от суши врагом, был связан со страной единственной дорогой через Ладожское озеро. По этому пути ушла из города Военно-морская медицинская академия, ушел и госпиталь с больными детьми. Истощенные голодом, изнуренные болезнями, эти дети и в глубоком тылу легко заболевали воспалением легких и умирали от малейшего охлаждения.
Ассистент академии Рогов получил задание выяснить причины, вызывающие гибель детей, помочь врачам найти средства лечения.
Результаты исследования были неутешительные. Кровеносные сосуды больных находились в состоянии упадка; ни раздражения холодом или теплом, ни что-нибудь другое не возбуждали их деятельности. Временные связи не вырабатывались вовсе. Лишь в менее острых случаях или по мере улучшения здоровья возникало едва заметное оживление сосудов, но и при этом нельзя было предвидеть, правильно ли отзовутся они на раздражение. Не исключалось, что холод вызовет их расширение, а тепло — сужение. В этом состоянии организма временные связи вырабатывать удавалось, но, созданные с огромным трудом, они легко исчезали.
Рогов пришел тогда к убеждению, что у пострадавших детей нарушена регуляция тепла — кровеносная система, призванная откликаться на изменения в окружающей среде, не защищает больше организм.
В результате этих работ Рогов мог убедиться, что нормальная деятельность кровеносной системы складывается из влияний двух механизмов: примитивного, так называемого сосудодвигательного центра головного мозга, приспособленного реагировать на воздействие внешней среды и расположенного ниже коры, и второго — заложенного в коре головного мозга и исторически развившегося значительно позже. Пока незыблемо господство коры, оба механизма функционируют исправно, сообща. Когда же возбудимость коры мозга снижается вследствие болезни или ухудшения питания, примитивный аппарат — сосудодвигательный центр — утверждает свое господство.
Обо всем этом Рогов вспомнил особенно отчетливо теперь, рассматривая запись регистрирующего аппарата, сделанную сосудами парализованной руки его больной.
В двух различных случаях — голодного истощения и кровоизлияния в мозг — проявления сосудов были одинаковы. Наблюдение, сделанное в детской клинике, повторилось у постели парализованных больных.
Слишком далекая параллель. Нет ли здесь ошибки? Действительно ли сосуды, лишенные связи с корой мозга, регулируются механизмами, заложенными в них самих, и контролируются сосудодвигательным центром, расположенным ниже коры? Существует ли на самом деле такая сигнализация? Каким образом это проверить? Факты, не подтвержденные опытом, лишены интереса для клиники.
Решение пришло не сразу и совершенно неожиданно далеко от стен клиники и лаборатории.
Этот день в жизни Рогова ничем особенным не отличался, если не считать маленькой неприятности у остановки автобуса на Кировском проспекте. В момент, когда он намеревался войти в машину и занес уже ногу, чтобы стать на подножку, чья-то сильная рука оттолкнула его, и двери перед ним закрылись. В ожидании автобуса Рогов уселся неподалеку на скамейку. Кругом было зелено, тихо, и, поддавшись течению мыслей, он скоро забыл о том, что случилось. Вначале он подумал о предстоящем выступлении на партийном собрании и потянулся к портфелю, чтобы перелистать доклад. Тут ему припомнились исследования в клинике, и намерение осталось невыполненным.
Опять этот несносный сосудодвигательный центр! От него Рогову покоя нет. Снова о том же: о нервном механизме, заложенном в стенках сосудов, и о двух регуляторах — в коре и под корой головного мозга. Неужели нет средства разъединить их и каждый в отдельности изучить? Врачи спросят его: как распознавать и лечить болезни кровообращения, когда функции частей, образующих это целое, не исследованы?
Автобусы проходили один за другим, ассистент их не видел, не слышал гудков, не замечал прохожих. Так длилось до тех пор, пока бурное течение мыслей не улеглось и в них не водворился порядок. Удивительно, как это он раньше не сообразил. Есть ли что-нибудь проще на свете? Влияние коры головного мозга — этого высшего регулятора — устранено болезнью. Если вывести из строя и сосудодвигательный центр, то по новому состоянию, возникшему в сосудах, легко будет увидеть, чего именно лишились они. Каковы пределы деятельности этого регулятора… И сделать это будет нетрудно…
В тот же день Рогов, впрыснув пятьдесят кубических сантиметров новокаина в мышцы и клетчатку парализованной руки, лишил сосуды способности воспринимать раздражения. Ни один сигнал не мог теперь следовать в мозг к сосудодвигательному центру.
Затем наступила последняя часть опыта: лишенную чувствительности руку ввели в охлажденный змеевик. И ассистент тут же мог убедиться, что предположения его оправдались — всякая деятельность сосудов полностью прекратилась.
Успех не вскружил ему голову, наоборот — он сразу же допустил, что выводы его преждевременны и, возможно, даже неверны. Ученик оказался верным манере своего учителя, Быкова, подвергать сомнению все, что кажется вначале бесспорным, не дать ошибочному суждению утвердиться. «Ничего не упускайте, — учил Павлов, — даже случайных явлений, не имеющих подчас прямого отношения к делу. Это залог новых открытий и успехов». «Пожалуй, лучше, — советовал престарелый Ламарк, — чтобы вновь открытая истина была обречена на долгую борьбу, не встречая заслуженного внимания, нежели любое порождение человеческой фантазии встречало благосклонный прием…» Слова эти принадлежали ослепшему в труде и лишениях ученому, чьи открытия не встретили достойного приема у современников. Мог ли Рогов пройти
