на дне ли, на большой или малой кривизне или в привратнике, — всюду были рассеяны нервные сигналы, способные возбудить железу.
Результаты не совсем удовлетворили ассистента. Опыты проводились на животном, а так ли это происходит у человека? Нигде на белом свете желудок собаки не набивают воздухом или водой. Как еще откликнется железа при подлинном насыщении? Пища бывает и холодная и теплая — как отразится на сокоотделении та же вода в баллоне высокой или низкой температуры?
Опыты дали недвусмысленный ответ. Сигнализация из желудка в поджелудочную железу поражала удивительной точностью. Вода, нагретая до десяти градусов, вызывала лишь десять кубиков сока в час; тридцати восьми градусов — тридцать девять кубиков за то же время и сорока пяти градусов — сорок пять кубиков.
Еще больше вырастало сокоотделение, когда желудок собаки с перерезанным пищеводом вначале раздражали баллоном, наполненным воздухом, затем водой сорока пяти градусов тепла и лишь потом давали ей есть. При этом мнимом кормлении количество поджелудочного сока достигало семидесяти пяти кубиков в час — значительно более, чем при подлинной еде. В руках исследователя был прием — с помощью различной сигнализации заставлять железу давать больше или меньше сока.
Еще один вопрос к природе.
Воздействуя на желудок, мы можем оказать влияние на поджелудочную железу. Медики спросят: насколько эти влияния продолжительны, можно ли повторными раздражениями усилить возбудимость железы, когда в этом возникает потребность?
Опыты ответили недвусмысленным «да». Длительное раздражение желудка баллоном повышало отделение желез не только во время еды, но и в продолжение последующего времени.
Все эти опыты Курцин повторил на больных и получил те же результаты,
О так называемой «сшибке»
Врачи, собравшиеся в 1950 году послушать Курцина на одном из своих собраний, имели все основания проявить нетерпение. В продолжение полутора часов он подробно говорил об условных рефлексах, о «возбуждении» и «торможении», о «дифференцировке» и «сшибке». Они много раз слышали об этом, читали в книгах, но почему он вдруг вздумал потчевать их физиологией? Где обещанное сообщение о неврозе желудка и язвенной болезни?…
Курцин догадывался о настроении своих слушателей и всячески старался разнообразить затянувшееся вступление. Он придумывал примеры из клинической практики, отпускал шутки, цитировал Павлова и красноречивыми жестами призывал своих слушателей к терпению.
Свою речь ассистент начал издалека, с той поры, когда Павлов занялся «сшибкой» — возбуждал животных сверхсильными раздражителями, перенапрягая их вынужденным торможением, и, «сталкивая» эти состояния подъема и угнетения, вызывал экспериментальный невроз. Все это Курцину хотелось показать на примере и обязательно из клинической практики, удивительно ли, что вступление так затянулось?…
— Я понимаю ваше нетерпение, — как бы извинялся ассистент, — я бы рад не томить вас, да примеры уж очень хороши. Вот еще один — сам Павлов приводит его для объяснения невроза… Дочь присутствует при последних минутах отца. Она знает, что он скоро умрет, но от больного скрывает правду, уверяет, что все превосходно, замечательно. У самой горе, тоска смертная, а надо улыбаться, утешать старика. К чему это ведет? Конечно, к неврозу. Почему? Столкнулись два нервных процесса: возбуждение — хочется плакать, рыдать и торможение — подавляй свою скорбь, улыбайся и держись. Столкнулись и стукнулись… Или такой еще пример: меня оскорбили, ранили в самое сердце, а ответить, проявить возбуждение нельзя. Тормози, одолевай раздражительный процесс… Вот и невроз. То же самое и на собаках выходит. Нагружу тормоза через силу, задам трудных задач — и готов сокол, сорвался. Не одни наши собаки нажили во время наводнения 1924 года в Ленинграде невроз, сколько людей пострадало тогда!
Вот и все. Теперь пора перейти к делу, никаких больше отступлений, конец.
Мы задумали вызвать у собаки невроз и проследить, как это отразится на деятельности желез. Не мне вам рассказывать, каково влияние душевных страданий на нормальное пищеварение. Еще Мудров говорил: «Должно удалить больного от забот домашних и печалей житейских, кои сами по себе болезни…»
Собаке наложили фистулу желудка и выкроили маленький изолированный желудочек, в который, как известно, пища не попадает. Благодаря общим нервным связям в нем отражаются все процессы, происходящие по соседству. Затем у животного выработали серию временных связей. Звучание метронома частотой в сто двадцать ударов в минуту и зажигание электрической лампы, подкрепляемые обычно пищей, стали сами по себе вызывать отделение слюны. Стук метронома частотой в шестьдесят ударов в минуту ничего хорошего собаке не сулил, и раздражитель поэтому вызывал у нее торможение. Интересно было проверить, как эта мозговая работа отражается на состоянии желудочных желез.
Выяснилось, что она действует угнетающе. Для вас, клиницистов, это не новость, нечто подобное вы видели в клинике, и неоднократно. Тем интересней мне казалось проследить, что будет дальше.
Опыты продолжались.
Пришло время перейти к последней части опытов, столкнуть состояния возбуждения и торможения, вызвать битву в коре головного мозга. Это было нелегко, и я, признаться, не сразу добился удачи. «Во врачебном искусстве, — говорит Мудров, — нет врачей, окончивших свою науку». То же самое относится и к физиологии.
Первое, что мы увидели, — это резкое снижение выделения слюны. Сигнал торможения не давал железе возбудиться, хотя условный раздражитель — свет лампы, сменивший его, — призывал ее к действию. Изменилось и поведение собаки. Послушная и уравновешенная, она стала беспокойной, по всякому поводу отчаянно лаяла и рвалась из станка. У нее порядком испортился характер.
Что же случилось, спросите вы, с деятельностью желудочных желез?
Мы проверили их состояние в первый же день и были поражены результатом. У накормленного животного вначале не выделилось ни капли желудочного сока. Он появлялся не на пятой, а на восемьдесят пятой минуте. Количество его было недостаточно, кислотность слабая, а переваривающая сила ничтожная. Так проходили недели и месяцы, состояние собаки оставалось тяжелым. Напрасно мы ждали перемен, прежняя возбудимость желез не восстанавливалась. Едва собаку вводили для опытов, она погружалась в состояние полусна, вяло реагировала на сигналы, сулившие ей пищу, и часто отказывалась от еды, будучи голодной. Мы вынуждены были прекратить дальнейшие опыты над ней.
Кажется невероятным, чтобы стуком метронома можно было извратить функции желез, вызвать расстройство высшей нервной деятельности, ввергнуть организм в состояние хаоса, но мы имели возможность проверить себя и убедиться, что не ошиблись. Некоторое время спустя, когда собака полностью выздоровела, мы ввели ее в камеру, где наши опыты когда-то надломили ее. Она оставалась там пятнадцать минут в состоянии полнейшего покоя, не подвергаясь никаким испытаниям. Четверть часа — небольшой срок, но дорого она за это поплатилась. Собака заболела, и в течение суток деятельность ее желез была угнетена.
