и гипнотизирующим взглядом, от которого у кого-нибудь более чувствительного и слабонервного встали бы на загривке волосы, уставилась на меня. Ха, видала я таких! И нечего меня страшными глазами запугивать. Независимой походкой я направилась к дивану и, грациозно опустившись на четвереньки, забралась под низкую мебель. И уже оттуда посмотрела на могучие ноги госпожи Золотаревой.
– Ноги те же, только в день убийства они были не в тапках, а в разношенных туфлях фирмы «Саламандер», – вынесла я компетентное заключение.
– Может, эта пигалица мне прикажет переобуться? – вскинулась тетка.
– Надо будет, и переобуетесь! – сказал как отрезал следователь Козелок.
Честно говоря, я понемногу начинала его уважать. Не такой уж он и тюфяк, как кажется на первый взгляд. Просто он основательный и неторопливый, как всякий флегматик. Интересно, какими словами он ругается в экстремальной обстановке? Во мне снова проснулся исследовательский интерес психолога, и я решила, что все-таки стоит написать диссертацию. Ученая степень еще никому не помешала. Даже сыщик – кандидат психологических наук будет выглядеть намного солиднее, чем просто так себе сыщик, без ученой степени.
– Гражданка Абрикосова, вы что там, заснули? – вывел меня из задумчивости высокий голос юного флегматика.
– Что такое? – с некоторым опозданием отреагировала я, выглядывая из своего укрытия.
– В камин полезете, или ограничимся диваном?
Что значит «ограничимся диваном»? Вот уж дудки! И в камин полезу, и через дымоход на крышу попаду, и Будьте Любезны к стенке прижму. Пусть нам расскажет, в чьем мусоре фотки народного артиста выудил. Я выбралась из-под дивана, отряхнулась от пыли и направилась к камину, по пути рассказывая:
– Я, значит, под диваном задержалась и потому не успела покинуть помещение вместе со всеми. А потом вылезла и немножко посидела вот тут вот, в уголочке, дух перевела. – И, отвечая на вопросительный взгляд майора Свиридова, охотно пояснила: – Долго в позе неудобной была, надо же было немного передохнуть. Я бы еще чуточку посидела, да и обратно так же, как и пришла, черным ходом ушла, только слышу – ключ в замке заворочался. Я сначала хотела залезть опять под диван, да испугалась, что раздавят. И потому бросилась к камину и, упершись в стенки руками и ногами, затаилась. Дверь открылась, и в квартире послышались шаги, и голос вот этой самой женщины, – я указала на притихшую Зою Игнатьевну Золотареву, – голос этой женщины стал бормотать какие-то заклинания и гнать духов черных гор...
– Врет она все! – сорвалась с места и кинулась на меня старшая по подъезду. – И никаких не черных гор, а белой долины... Мне госпожа Сусанна сказала, что если я перечислю на счет их общества добровольные пожертвования в размере пяти тысяч евро, а потом соберу все фотографии Ахмеда Мансуровича и спалю их без остатка, он перестанет прилетать ко мне с духами белой долины и оставит меня наконец-то в покое. Так вот, когда я в тот роковой день вошла в квартиру и увидела Сеню мертвым, сразу и подумала, что у меня есть редкий шанс сжечь все фотографии танцора одним махом. Ну, я до вашего приезда и подсуетилась. Карточки собрала, снесла на пустырь за гаражами и запалила. Да только потом, когда вы уже уехали, слышу – снова бесятся в квартире покойника духи белой долины, чтоб им пусто было. Топают, как слоны, и скачут, как обезьяны. Каюсь, был у меня запасной ключ, вот и пошла я укрощать их святой водой. В камин, конечно, побрызгала, это первое дело. Там, в камине, вся нечисть обычно и прячется. Госпожа Сусанна, верно я говорю?
Золотарева вопросительно посмотрела на свою приятельницу и, не дождавшись ответа, схватилась за сердце.
– Ой, не могу, нервы прямо лопаются. Пойду себе капелек накапаю! – выпалила она.
И пока черноволосая тетка в белых одеждах, поджав тонкие губы, сурово распространялась про астрал, откуда сыплется на наши бедные головы вся нечисть, раскрасневшаяся Золотарева ушла на кухню, где принялась греметь стаканами и шуметь водой.
– Куда это наша свидетельница запропастилась? – вдруг заволновался участковый Свиридов. – Пойду-ка посмотрю.
Вскоре из кухни донесся растерянный голос майора:
– Зоя Игнатьевна, что же вы все к бутылке-то прикладываетесь? Ведь виски «Чивас регал» – серьезная штука.
– Да ну что вы, Ярослав Сергеевич, – отвечала ему громогласным раскатом старшая по подъезду. – Это всего лишь настойка пустырника, ее Ахмед Мансурович всегда сам для Лейлы готовил, а теперь вот я при случае нервишки подправляю.
– Федор Антонович! – не унимался участковый. – Отправьте-ка эту бутылочку на экспертизу, пусть в лаборатории проверят, что там за пустырник.
Вернулись они через минуту. Сначала шла задумчивая Золотарева, за ней следовал участковый. И пока майор Свиридов заворачивал в газетку и передавал следователю Козелку литровую посуду с капельками от нервов, полковница таинственно понизила голос и шепотом произнесла:
– А ведь это я танцора выдающегося, Ахмеда-то Мансуровича, убила. Не нарочно, конечно, но только мне от этого не легче. Купила для него на рынке салаки копченой, а она возьми да и окажись несвежей. Он, сердешный, рыбки покушал, а к вечеру и помер. И с тех пор ко мне, почитай, каждую ночь является, смотрит глазами страшными и жалобно так спрашивает: «За что же ты, Зоя Игнатьевна, меня угробила?»
Наклонив голову набок, следователь Козелок внимательно слушал показания соседки потерпевшего. Рядом с ним, поигрывая свертком с бутылью, нехорошо поглядывал на старшую по подъезду участковый милиционер. Ее приятельница, госпожа Сусанна, жалостливо кивала головой на каждое слово рассказчицы. Когда та закончила говорить и, всхлипнув, опустилась на стул, Федор Антонович решительно забрал из рук у участкового бутылку с капельками от нервов.
– Срочно надо отдать в лабораторию на экспертизу, – озабоченно хмурясь, пробормотал он. – Я, пожалуй, прямо сейчас и поеду. Вы остаетесь, Ярослав Сергеевич?
– Момент, я тоже иду, – оживился майор Свиридов. – Один вопросик только выясню.
И, обернувшись к старшей по подъезду, участковый протянул Зое Игнатьевне обрывок черно-белой фотографии исполнителя этнических танцев и официальным голосом спросил:
– Зачем вы, гражданка Золотарева, порвали вот эту вот фотографию?
– Да, и где ее вторая половина? – уточнил следователь Козелок.
Тетка дернула богатырскими плечами и плаксиво затянула:
– Да откуда я знаю, где вторая половина фотографии? Ничего я не рвала, такая она на полу и валялась. Порванная. Но я и ее решила сжечь. Ко мне ведь не туземец в шкуре по ночам являлся, тот, которого с фото отчекрыжили, а только Ахмед Мансурович.
Пока мы со следователем Козелком и участковым Свиридовым внимали откровениям соседки убитого Семена Камальбекова, остальные участники нашей группы выполняли каждый свое поручение. Люська, например, с утра пораньше разоделась в пух и прах, уселась в свою алую «мазератти» и, следуя наставлениям Вениамина Палыча, отправилась в Институт стран Азии и Африки на Восточный факультет к заведующему кафедрой африканистики. Маститый ученый был старинным приятелем дяди Вени, и руководитель нашего разыскного проекта очень рассчитывал на его помощь.
Конечно, такой занятой человек навряд ли взялся бы самостоятельно просвещать Люську насчет расписной тыковки с останками экзотических гусениц. Но зато он мог посоветовать дельного специалиста по этому вопросу. В расчете на это и катила Люська в направлении Моховой улицы. Но стоило ей только зарулить во двор Института стран Азии и Африки, как под колеса ее алого авто попал рассеянный ученый. Молодой человек с журналом в руках, не отрывая затуманенного знаниями взгляда от страницы, сомнамбулически перся по проезжей части, как видно, напрочь позабыв, что на свете существуют такие досадные мелочи, как автомобили. С перепугу Люська дала по тормозам и отчаянно загудела, от чего ученый пришел в себя, остановился и выронил журнал из рук. Это только ухудшило ситуацию. Вместо того чтобы выпрыгнуть из-под колес, замученный наукой тип ловко поднырнул под капот все еще движущейся машины и принялся соскребать оброненную печатную продукцию с асфальта. Люська закрыла лицо ладошками и решила: «Будь что будет!»
Но в следующий момент в лобовое стекло постучали, и глубокий сочный баритон деликатно спросил:
– Эй, вы как там, живы?
