станет, только бы показать, какая она умница. А вот от доцента такого понимания я не ожидала. Я уже привыкла к тому, что, что бы я ни сказала, меня везде ругают дурой и просят заткнуться, а тут вдруг такое признание моих умственных заслуг!
Ясное дело, под напором столь авторитетной аудитории юному следователю просто некуда было деваться и он отправился в коридор, чтобы оттуда позвонить Золотаревой. Я, само собой, увязалась за ним.
– По домашнему не отвечает, попробуем позвонить на мобильник, – оптимистично проговорил следователь, устав слушать долгие гудки, нажимая на отбой и набирая новый номер. – Але, Зоя Игнатьевна? Следователь Козелок вас беспокоит, – тут же заговорил он в трубку. – У нас появились новые вещественные доказательства, и мы хотели бы вам их предъявить. Нет, не фотографии. Это оригинальный сосуд в виде тыквы. Он сейчас находится у гражданина Крышкина. Ну да, того, что живет на крыше вашего дома. Ну, Зоя Игнатьевна, зачем вы так грубо... У нас эта вещица будет завтра после двенадцати часов дня, и я прошу вас подойти в отделение... Ах вот как? А нельзя ли мне перезвонить в больницу, где вы сейчас находитесь, и переговорить с дежурным врачом? Прошу вас, диктуйте, я пишу.
Следователь нацарапал у себя в записной книжке номер телефона и принялся накручивать диск. Сосед Равшан как раз входил в дверь квартиры, когда Федор Антонович с видом воспитанного человека интересовался у какого-то Якова Абрамовича состоянием больной Золотаревой и ее перспективами на ближайшее будущее. При виде дворника я потеряла всякий интерес к телефонному разговору и во все глаза уставилась на сына солнечного Таджикистана.
Отворив дверь, Равшан бросил сердитый взгляд на меня, на следователя и шагнул в квартиру, крепко прижимая к себе некий грязно-серый сверток. Твердой походкой человека, точно знающего, куда ему надо, он прошел по коридору и толкнул дверь дяди Вениной комнаты, в которой теперь обитала я. Снедаемая любопытством, я тут же вскочила со стула и двинулась за ним.
Промаршировав до стола, Равшан без единого звука вручил сверток хирургу-травматологу и так же беззвучно удалился в свою комнату.
– Эй, Равшан, ты чего, пост, что ли, покинул? – растерялся Аркаша.
И, сунув подношение дяде Вене в руки, опрометью кинулся вслед за соседом. Он нагнал Равшана на пороге его комнаты и, развернув таджика за плечи, услышал презрительный ответ:
– Мне спать нада, в пять часов утра улицу мести нада, некогда мне на наркоманов любоваться...
– Вот ишак, ничего поручить нельзя! Наркоманы ему, видите ли, не по нраву. Свалил домой спать! А чтобы задание не сорвать, припер сюда проклятущую Машкину шкуру!
Дядя Веня тут же поднялся со своего стула и, взглядом испросив разрешение у Аркаши, принялся осторожно разматывать половинку халата. На нас пахнуло застарелой пылью и диким зверем. Дядя Веня, развернув, встряхнул шкуру крупного крапчатого животного с головой, лапами и хвостом и с расстановкой произнес:
– Африканский ягуар. Этой шкуре лет двадцать, не меньше. Интересно, для чего девушка Маша прихватила этот странный этнографический трофей из квартиры убитого? А, коллега, как вы думаете?
Это Люськин дядя обращался к доценту-африканисту. Тот встрепенулся, отвел зачарованный взгляд от дряхлой, кое-где вытертой до пролысин шкуры и с сомнением в голосе сказал:
– Не думаю, что эта дерюга может действительно представлять ритуальный интерес. В африканских племенах встречаются вещи и поинтереснее. Можно поближе взглянуть?
Специалист по культуре и обычаям жителей африканской глубинки протянул руку, ухватил шкуру за плешивый бок и через весь стол потащил к себе. Из того, что некогда было гордым зверем, поднялся столб пыли и посыпалась труха.
– Где тут у вас ванная? Лучше осмотрю шкуру там, чтобы мусор на стол не трясти.
Доцент Куракин сгреб шкуру в охапку, прижал меховой комок к животу и торопливо вышел из комнаты. Люська подскочила с места и кинулась за ним, но тут же вернулась и удрученно уселась на свой стул.
– Заперся и не пускает, – пожаловалась она, ища сочувствия у дяди Вени.
Тот лишь усмехнулся, продолжая рисовать закорючки на ватмане. Люська тосковала минут пять, после чего в комнату вернулся Володя и, положив шкуру перед доктором Орловым, растерянно произнес:
– Ничего не понимаю. Шкура как шкура. Ничего достопримечательного. Такого, из-за чего бы стоило кого бы то ни было убивать. Вам не приходило в голову, что девушка сама может быть жертвой какого-то преступления?
Следователь Козелок, давным-давно закончивший беседовать по телефону и с интересом наблюдавший за происходящим, отлепился от стенки и подошел поближе, чтобы лучше слышать рассуждения доцента Куракина. И тут к доценту подскочил доктор Орлов:
– А провода у израильского прибора эта жертва на хрена выдрала? Что, умник, не можешь объяснить? Шатается твоя теория, теоретик фигов.
– А это мы еще посмотрим! – ощетинившись и сжимая кулаки, с вызовом ответил доцент.
Люська тут же встала на защиту своего кумира. Она выпятила грудь и стала теснить всей своей великолепной фигурой тщедушного Аркашу к открытой двери.
– Веди себя прилично и держи себя в руках, – грозно сказала она, упираясь туго натянутой на груди кофточкой в расстегнутый вырез докторской рубахи. – А то я тебе сейчас знаешь чего сделаю? Я тебе сейчас такое устрою... – грозилась Люська, не в силах придумать, чем бы припугнуть разошедшегося соседа.
– Ну что, что ты мне сделаешь? – переключился на Люську доктор Орлов.
– Брек! – развел забияк дядя Веня, поднимая глаза от ватманского листа. – Драться на улице будете. А здесь мы должны решить, кто чем занимается завтра.
– Прежде всего я хотел бы взглянуть на журналы «Советское фото» за период с семьдесят восьмого по восемьдесят второй год, – решительно сказал Вениамин Палыч. – Меня интересуют номера с фотоработами Филимона Веснина и Виктора Заварухина на африканские темы. Особенно те, на которых запечатлен Ахмед Камальбеков в компании с людьми экзотического вида. Хочу попробовать найти дубликат разорванной фотографии и посмотреть, кого же оторвали. И тогда, быть может, станет ясно, зачем это сделали.
– Чур, я! Я могу вам принести эти журналы! В нашей библиотеке есть подшивки за все-все года! – вызвалась я, но тут же прикусила язык.
Как я сунусь на работу, если сказалась жутко больной? А, все это, в конце концов, ерунда, как-нибудь отобьюсь.
– А я думаю, что не стоит скидывать со счетов соседку покойного, – снова подал голос Люськин доцент. – Мне кажется, что у этой женщины было не меньше оснований желать смерти Семену Камальбекову, чем у случайной знакомой покойного.
– Вот ты, Володя, и пойдешь стеречь Будьте Любезны от покушения злокозненной Золотаревой, – подхватила я. – Поймаешь ее, докажешь свою правоту и утрешь нос Аркашке.
Похоже, на этот раз мое предложение не вызвало ответного отклика в душе доцента Куракина. Он весь как-то подобрался, заволновался и тревожным голосом выпалил:
– Я не могу! Я завтра весь день работаю. У меня три лекции и два семинара.
Но я не сдавалась. Идея прищучить Золотареву, которая назвала меня наглой пигалицей, нравилась мне все больше и больше.
– Тогда пусть Люська идет! – подсказала я. – Она все равно целыми днями от безделья мается, пусть пользу обществу приносит. А еще можно следователя на старшую по подъезду натравить.
Но Федор Антонович тоже отбрыкался, сославшись на допросы и следственные эксперименты, без которых три других страшно запутанных дела пойдут прахом.
– Ладно, вы тут базарьте, а я потопал в засаду к музыкантам, Машку ловить. У меня один день на все про все остался, а потом мне реальный срок за хищение госимущества корячется. Так что тут не до ваших игр в казаки-разбойники, мне провода искать нужно, – подвел итог нашему совещанию доктор Орлов и отправился в свою комнату, чтобы, как он выразился, «привести себя в порядок».
Просто удивительно, до чего этот человек любит приводить себя в порядок. Можно подумать, он сейчас не в порядке. Тушь там потекла или помада съелась. Да и вообще – что там мужику особо поправлять? Подтянул штаны, да и шуруй на улицу. Я кинула возмущенный взгляд на спину франтоватого Аркаши и, закрыв на цепочку входную дверь за следователем Козелком, двинулась на кухню. Включила воду, сделала
