огромными мешками под глазами. Следователь — бледный и растерянный, с каким-то потухшим взором. Прокурор Уханов долго всматривался в меня. Было видно, что мои ответы его не интересовали. Он лишь приехал взглянуть на того, на которого намеревался повесить всех собак. Наконец господин Л.Г. вытащил из портфеля альбомный лист с рисунком и положил передо мной.
— Это кто? — спросил он.
Я взглянул на рисунок и попятился. Передо мной лежал мой собственный акварельный эскиз к портрету Галатеи.
— Это мой рисунок, — ответил я.
— Я знаю, что это ваш рисунок, — мрачно произнес прокурор, не отрывая от меня глаз. — Я спрашиваю, с кого вы рисовали?
— Ни с кого, — пожал я плечами. — Это воображение.
— У вас найдено тридцать рисунков с таким лицом. И они все воображения? — сдвинул брови прокурор.
— Все, — вздохнул я.
— То есть вы эту девочку не знаете?
— Естественно, не знаю.
— И никогда не встречали?
— Никогда.
Прокурор вынул из кармана фотографию и поднес к моему лицу. Я вздрогнул. На меня смотрела моя Галатея. Нет, не кукла, а девушка, с живыми блестящими глазами и неподдельной улыбкой, та, что приходила ко мне во сне, только более юная. Пол под ногами качнулся и поплыл. Чтобы удержаться, я вцепился в край стола.
— Чем вы объясните сходство вашего рисунка с этой фотографией?
Я ошарашенно смотрел на фото и не мог произнести ни слова. Наконец, сглотнув слюну, я выдавил из себя через силу:
— А это кто?
— Резонный вопрос, — подал голос Сорокин. — Это как раз то самое чудо, которое вас спасет.
— Помолчи, Валера! — рявкнул прокурор. — Вы не ответили на мой вопрос: чем вы объясняете сходство вашего рисунка с фотографией этой девочки? Может, вы её встречали на улице?
— Нет, я не встречал её ни на улице, ни где-либо, — пролепетал я, едва справляясь с собой. — Во всяком случае, живьем.
Прокурор со следователем одновременно вздрогнули и недоуменно переглянулись.
— Что значит «живьем»? — сузил глаза Уханов.
— Ничего не значит. Я хотел сказать, что никогда не видел её в жизни. Я видел её во сне.
Уханов снова метнул негодующий взгляд на Сорокина и вдруг устало опустился на стул, внезапно сообразив, что от меня он больше ничего не добьется. Прокурор закрыл глаза ладонями и произнес, обращаясь к следователю:
— Что, Валерий Александрович, будем предпринимать? Вся милиция на ногах, а толку? Кстати, — взглянул на меня прокурор. — Это дочь вашего коллеги, Павла Полонского. Он тоже, как и вы, возглавляет отдел перспективного планирования в чердаклинском филиале. Его дочь исчезла сегодня в два часа дня. Ее зовут Олей, ей четырнадцать лет, у неё тот же рост и те же внешние данные, что и у её предшественниц.
Словно волна ударила мне по мозгам от этого известия. В ушах зашумело, перед глазами закружилось. Все смешалось в моей голове: сны, реальность, мои картины, жены, старик в холщовой рубашке, она, выбежавшая из барака, чтобы обнять меня напоследок… Пигмалион остервенело разбивает мраморную скульптуру, юноша в пурпуровой тунике обнимает дочь фиванского купца. Это был целый калейдоскоп снов. Мне казалось, что образы кружатся перед глазами невообразимую вечность, что я в них затерялся до такой степени, что меня больше не существует. И не только на этом свете, но и нигде. Однако я, видимо, ещё существовал. Сквозь рокот волн я услышал голоса, доносившиеся издалека:
— Как видите, Лев Григорьевич, ваша версия с Ветлицким не прошла.
— Ваша, с Клокиным, — тоже. Кто же он? Одиннадцать лет не напоминал о себе.
— Кажется, у меня есть на этот счет соображения.
— Излагайте, Валерий Александрович.
Сознание снова вернулось ко мне. Я с надеждой взглянул на Сорокина.
— Ничего подобного не было одиннадцать лет, не так ли, Лев Григорьевич? Ровно столько, сколько жила в Германии Ольга Миллер.
— Вы думаете, это она? Давайте пошлем машину. Не похоже, что убивала женщина. Нет, это бред, конечно. Не то говоришь, Валера! Хотя машину все же пошлем. Если бы Клокин был жив, то можно было бы предположить, что похищение девочки он устроил в честь приезда Миллер. Это объяснило бы все! В том числе и одиннадцатилетнее затишье.
В это время в кабинет вошел охранник и встал у двери, вопросительно уставясь на прокурора. Уханов кивнул, и страж молча хлопнул мне по плечу.
— Слушай, Валера! А может, это Пьяных? — озарило прокурора.
— Может. Только где его искать?
Я уже почти вышел в коридор, когда перед глазами снова мелькнула она, выбежавшая из барака обнять меня в последний раз. Я почувствовал родные руки, ощутил на затылке дыхание и узнал её запах. Возможно, «потрошитель» уже сделал свой первый надрез скальпелем. Меня передернуло. Я оттолкнул охранника и шагнул обратно в кабинет.
— Я знаю, где искать!
Прокурор со следователем замолчали и вопросительно уставились на меня. Охранник сзади потянул за рубашку.
— Кого, Пьяных? — спросил недоверчиво Уханов.
— Нет. Эту девочку.
Наступила тишина. Уханов покосился на Сорокина, Сорокин на Уханова, а охранник застыл с куском рубахи в руках.
— И где же? — нарушил паузу прокурор.
— Это в восточном направлении, на одной из дорог, которые ведут к Красному Яру.
— Если вы имеете в виду дом Рогова, то он давно уже под охраной.
— Я не имею в виду дом Рогова. Я имею в виду совсем другое место. Но это на пальцах не объяснишь. Надо показывать.
Новое молчание воцарилось в кабинете.
— Точно знаете? — пытливо спросил прокурор.
— Точно не знаю, — признался я. — Предполагаю.
Охранник сильно дернул за рубашку, и я оказался в коридоре.
— Оставь его Сережа! — произнес прокурор. — Ну что, Валера, рискнем?
— Сейчас надо цепляться за все, — ответил Сорокин.
20
Меня посадили на переднее сиденье милицейских «жигулей». Сзади расположился следователь с двумя оперуполномоченными. За нами приготовился следовать «уазик» с группой захвата.
Прокурор не поехал. Он приказал Сорокину сообщать о каждом своем шаге по радиотелефону и укатил на своей «Волге».
Мы тронулись. За все время пути никто не проронил ни слова. Никто не спросил, куда мы едем и какими доводами я располагаю, чтобы ехать в этом направлении. Все были напряжены и серьезны. Если бы они только знали, что никаких доводов у меня нет, а есть только смутные предчувствия, то, наверное бы, «замочили» меня, не выходя из машины.
