у них общество какое-нибудь, кровопийц истреблять – ради общественного блага или чего-то в этом роде?
Порфирий Петрович тускло ответил:
– Навряд ли-с. Ежели Родион наш Романович себя в
Беседа опять умолкла. В высокие окна кабинета проникал унылый свет полуживого петербургского солнца – время шло к вечеру.
В этот-то безрадостный момент и явился встрепанный, с воспаленным взором Разумихин.
– Сидите? – сказал он, входя без стука и плюхаясь на диван. – Всё измышляете, как злодея поймать? Топором по голове тварь какую-нибудь тюкнуть – это не штука, это, может, и не злодейство вовсе. Вот я тебе, Порфирий, про настоящего злодея расскажу, которого по справедливости надо бы на кол посадить или, на китайский манер, в тысячу кусков порезать. Только не будет ему ничего, потому что на таких управы нет.
И он, уже во второй раз, принялся с жаром рассказывать про гнусный поступок Лужина.
Надворный советник слушал родственника не перебивая – видно было, что Дмитрию очень хочется выговориться.
– Отчего же-с, – задумчиво прищурился пристав, дослушав. – Привлечь этого господина к ответу очень даже возможно-с, тем более многочисленные свидетели. Наказания, правда, сурового законом за этакие пакости не предусмотрено, однако консистория может наложить нравственно-исправительную меру в виде церковного покаяния.
Разумихин только плюнул.
– Однако вижу я, что ты на себя не похож и сильно чем-то расстроен, – продолжил Порфирий Петрович. – Полагаю, не одною только проделкой господина Лужина. Верно, случилось с тобой еще что-то? Глаза сверкают, на щеках румянец – это одно-с. А другое – чисто выбрит, платье вычищено, и даже сапоги сверкают-с. Уж не влюбился ли ты, Митя?
Разумихин давно привык к удивительной проницательности своего родственника и не слишком поразился. Тем более что в следующую минуту пристав, что называется, сел в лужу.
– Не вступил ли ты в соперничество с Родионом Раскольниковым из-за некоей белокурой особы предосудительного поведения, но прекрасной души? То-то из-за нанесенного ей оскорбления так на господина Лужина вызверился. Видно, девица и в самом деле хороша. Она и Александру Григорьевичу чрезвычайно понравилась.
– Попал пальцем в небо. – Разумихин тряхнул головой и вдруг решил высказать всё начистоту – захотелось. – Да, влюбился. Хуже чем влюбился. Болен совсем, и грудь болит, и голова думать не может. Только не в Софью Семеновну, хоть девушка она славная, а в Авдотью Романовну Раскольникову.
Надворный советник присвистнул и переглянулся с Заметовым.
– Красивая, должно быть?
– Ужасно. Да не в том только дело! Она… она… Таких больше нет!
Кажется, лишь теперь Дмитрий понял, что ему с самого начала хотелось поговорить с кем-нибудь о Дуне. Но, странно, когда возможность представилась, оказалось, что нужных слов у него не находится.
– Женщины, они ведь какие? Наобещают, любые клятвы дадут, да вмиг от всего и откажутся. А эта честное слово дала, и… – Он с досадою потер лоб. – Характер невыносимый, раскольниковский характер. Они с Родькой два сапога пара. А когда вместе – чирк, и вспышка, пороховой взрыв. Вчера-то, когда он ее провожать пошел, они пяти минут не ужились. Разругались, прямо на Кокушкином мосту, наговорили друг другу всякого – и в разные стороны. Она сама мне нынче рассказала. И видеть его не хочет. А ведь любит, жизнь за него отдаст. Дьявольский характер! Через него и погубит себя, я это очень хорошо вижу…
Он довольно долго еще говорил про Авдотью Романовну, не замечая, какая перемена произошла с его слушателями. Когда Дмитрий упомянул о ссоре на Кокушкином мосту, письмоводитель Заметов тихонько ойкнул и глянул на пристава. Тот же широко-широко раскрыл свои белесые глаза, отчего они сделались похожими на совиные, и сразу ущурил их в две маленькие щелочки.
– Поссорилась, значит, с братцем? – мягко перебил студента Порфирий Петрович. – И одна шла? Нехорошо, там Вяземская лавра близко – грязь, кабаки, барышне не место-с.
– В том-то и дело! У Дуни, правда, такой взгляд, что не больно к ней подойдешь. Но всё равно ему не сле…
Надворный советник столь быстро, с кошачьей упругостью поднялся, что Дмитрий умолк на полуслове.
– Иди-ка, иди, – ласково, но твердо молвил пристав. – После про сердечные дела потолкуем. Дело у нас с Александр Григорьичем. Важнейшее и самое неотложное. Прощай.
И, чуть не подталкивая в спину, выпроводил растерявшегося родственника за порог.
– Какой вы! – вскричал Заметов, едва они остались одни. – Вы с самого начала всё правильно исчислили, только потом немножко сбились.
– Да-с, на всякого мудреца, – признал Порфирий Петрович. – А казалось бы, простейшая вещь. Не доверяйся словам других-с, проверь сам. Вчера еще могли покончить! Но теперь закольцевалось, кончик к кончику сошлось.
– Значит, Раскольников, – безо всякой вопросительности в интонации сказал письмоводитель.
– Он-с. Необыкновенный человек со своею необыкновенной теорийкой о том, что ему, в отличие от всех нас, мелких тварей, всё на свете дозволено, ежели только он высшую цель имеет-с.
– А что у него за цель?
Надворный советник развел руками:
– Откуда ж мне знать? Нечто ужасно возвышенное и благородное-с, претендующее не менее как на осчастливливанье человечества. Что-нибудь настолько прекрасное, что ради этакой красоты вполне извинительно вредную вошь вроде какой-нибудь Алены Ивановны или Дарьи Францевны топором-с по макушке. Да, впрочем, я думаю, Родион Романович нам сам всё расскажет, и красноречивейшим образом.
– Арестовывать будем? Нынче же? – деловито спросил Александр Григорьевич, которому никогда еще не доводилось участвовать в задержании настоящего убийцы.
Сморщив нос, пристав покачал головой:
– На основании чего-с? Улик как не было, так и нет, одни лишь совпадения. Человек он умный, его совпаденьями не собьешь. – Тут Порфирий Петрович погрозил пальцем – неведомо кому, вроде как стене. – Но на свободе гулять я ему более не дам-с.
– Как же тогда?
– Сегодня возьмем, беспременно сегодня. При полной доказательности и по всей форме, так что уж не отопрется.
И пристав в немногих словах обрисовал письмоводителю свой план:
– Мы Родиона Романыча на месте нового преступления застигнем-с. Еще не с окровавленными руками, но с орудием в руках, с тем самым-с топором. Вы спросите: откуда мы узнаем, кого, где и, главное, когда наш студент пожелает умертвить на сей раз? Ну, первый вопрос, насчет
– Судя по рассказу Дмитрия Прокофьевича, Раскольников что-то в этом роде даже вслух сказал, – припомнил Александр Григорьевич. – Что хотел не то Лужина на коленях за Мармеладову просить, не то убить на месте. Теперь-то, надо думать, первое желание у него пропало, зато второе изрядно усилилось. Да только как же мы с вами узнаем, где и когда студент это исполнит?
– Даже и голову ломать не станем-с. – Порфирий Петрович вкусно улыбнулся. – Всё сами устроим-с, Родион Романычу останется лишь придти на готовенькое. Посудите сами. Гнуснейший Петр Петрович заперся в дальних комнатах квартиры и оттуда нипочем не выйдет, пока все гости окончательно не упьются и не повалятся замертво. Тогда уж он непременно, прихватив саквояж, чемодан, портплед – уж, право не
