такой стильной прическе больше подошел бы черный коктейль-дресс и открытые туфли на каблуке. А вот это уж совсем лишнее, – скривившись, ткнул Пьер на красные колготки.
Марию его слова, кажется, встревожили. Она снова посмотрела на себя в зеркало, потом на Дронова. Как он любил у женщин этот взгляд – неуверенный, сомневающийся.
Показал ей большой палец и закатил глаза. Она засмеялась.
– Ничего, после сама решит, что ей нравится. Выбор есть.
Что правда, то правда – всё заднее сиденье джипа было завалено пакетами, свертками и коробками.
Перед тем, как забрать Марию, Дронов успел заскочить в «Прагу», велел оставить столик на двоих, с видом на Арбатскую площадь, но теперь подумал: на фиг «Прагу». Домой, и чтоб вокруг никого. Вдвоем.
Про любовь
Сев в машину, Мария почти сразу уснула. Наверно от избытка впечатлений. Дронов вел джип ровно- ровно, никогда так не водил. В левый ряд не выезжал, даже никого ни разу не обогнал. Сердце у него в Режим не перескакивало, но трепетало на самой грани. На светофоре смотрел на девушку не отрываясь, и всё ему мало было.
Она откинула голову назад, приоткрыла рот, между тонких неярких губ влажно блестели зубы, на шее подрагивала голубая жилка.
Вот бы не проснулась до самого дома, уснула бы крепко-крепко, мечтал он. Чтоб через порог на руках внести.
И сбылось!
Он нажал на пульт, ворота бесшумно раздвинулись. Гравий во дворе малость поскрипел, но тихо. Дверца открылась, почти не лязгнув, а закрывать ее он не стал. Вторая тоже не подвела.
Задыхаясь от того самого,
Ступая на цыпочках, он перенес ее в спальню – не в свою, а в боковую, где ночевала мать, когда заезжала проведать.
Положил на кровать, снял невесомые сапожки. Прикрыл пледом.
Развел в камине огонь, сделал на столе красиво: свечи в серебряном канделябре, розы с рынка, поставил бутылку «Золотого шампанского», приборы, разложил на блюде деликатесы из «кормушки». Несколько раз ходил подглядеть в щелку. Застыв, любовался на разметавшиеся по подушке локоны – от сторублевой прически мало что осталось (ну и фиг с ней). На свесившуюся голую руку старался не пялиться, а то Метроном не выдерживал.
Про то, что будет или чего не будет после ужина, думать боялся. Ведь она как ребенок. Но это только по виду, на самом деле – женщина, самая что ни на есть настоящая, в чем в чем, а тут у Сергея нюх был верный. Девчонок-недоростков он на дух не выносил, хотя они на него вешались прямо гроздьями. Одна поклонница, в Челябинске что ли или в Свердловске, даже в номер через балкон пролезла. Размалеванная, крашеные волосы, сиськи по полпуда, а самой максимум шестнадцать лет – слюнявый щенячий запах выдал. «Подрасти сначала», – сказал он и тем же манером, с балкона, спустил обратно, ревущую.
Но от Марии пахло как надо. Ох, как же от нее пахло…
Только хрупкая очень, не сломать бы. Как эти ее ландыши. Как бокал тонкого стекла. Как золотая рыбка из аквариума.
Будить ее он не посмел. Она вышла сама, довольно скоро – или, может, время так быстро пролетело.
Увидела стол, просияла – оценила Дроновские старания. И красной икры поела, и черной, попробовала крабов, финского салями, а на ананас, прежде чем взять ломтик, долго любовалась. Может, никогда такого фрукта не видела.
Сергей сидел, как дурак, с бутылкой шампанского, никак не мог открыть – руки тряслись. Когда разливал по бокалам, половину расплескал.
Тогда она подняла на него глаза, вопросительно.
– Я тебя люблю, – хрипло произнес Дронов слова, которых никогда никому не говорил и не думал, что когда-нибудь скажет. А ведь сколько раз втолковывал влюбленным в него бабам: в этом деле слова ни к чему.
Мария кивнула, улыбнулась. Он понял это так: мол, что ж, спасибо.
Подошел, неуверенно протянул к ней руки, готовый убрать их при малейшем признаке недовольства или испуга.
Но она приподнялась ему навстречу, закрыла глаза и вытянула губы трубочкой.
Всё шло хорошо, просто замечательно.
Тихо ты, тихо, приказал Сергей сердцу. Не мельтеши, тут особый случай.
Бережно поднял Марию на руки. Теперь, когда она не спала, показалось, что весу в ней вообще нет.
У себя в спальне он заранее расстелил кровать – огромную, из румынского гарнитура «Людовик Шестнадцатый», белую такую, с золотыми финтифлюшками.
Но не хватило выдержки. Донес плавно, уложил осторожненько, но как начал раздевать, сорвался. Зазвенело сердце, взорвался Метроном, и больше Сергей ничего не слышал, лишь токо-так, токо-так, токо- так!
