сложение и медно-красный цвет лица.
— Ну, как? — спросил Клычков. — Выпил водочки, закусил водичкой? Как тёща поживает?
Валерка угрюмо молчал.
— Люблю шикарный морской вид! — продолжал Клычков. — Правильный видок!
Тяжелее насмешек, тяжелее предстоящего наказания была встреча с капитан-лейтенантом. Валерке не дали переодеться, и он шёл в каюту командира корабля, как был, в облипающей тело тельняшке, оставляя следы на сверкающей палубе.
Арсеньев процедил, не разжимая зубов:
— Немедленно отправить на берег.
— Разрешите сказать, товарищ…
— Не разрешаю. Снять с него ремень. Старпом видел в бинокль, где вы были. Десять суток строгого ареста.
Уже работали все котлы. На корабле царило то деловое оживление, какое бывает всегда перед выходом в море. Теперь никто не смеялся над Косотрубом. Не до того. Валерка захватил в кубрике свой сундучок и понуро побрёл к трапу. Он так и не сменил тельняшку, и влага пятнами проступала на сухой форменке. Вдруг он услышал передающуюся по трансляции команду:
— Баковым на бак!
«Значит, снимаемся с якоря? Уходим? А я остаюсь на корабле?»
Валерка ошалело посмотрел вокруг, не веря своему счастью. Пробегавший мимо боцман Бодров огрел его по спине широкой ладонью:
— Повезло тебе, парень! Командир решил взять тебя все-таки в море, мокрого чемпиона!
Не помня себя от радости, Валерка кинулся бегом на свой боевой пост. Бодров с мегафоном уже распоряжался на полубаке:
— Выбрать левый! Пошёл шпиль!
С рычаньем поползла, наматываясь на шпиль, якорь-цепь.
— Якорь чист! — доложил Бодров.
С ходового мостика донёсся хриплый голос старпома:
— Якорь на место!
Арсеньев взялся за ручки машинного телеграфа:
— Оба — малый вперёд!
Забурлила вода за кормой, и тронулись, медленно поплыли мимо корабля знакомые очертания берега. Темнело. В кильватер «Ростову» шёл лидер «Киев». Корабли группы прикрытия снимутся позднее.
Вот уже скрылись Приморский бульвар и строгая колонна памятника затопленным кораблям. Промелькнуло здание Института Сеченова, а за ним маленькая Батарейная бухта, с которой у Арсеньева связано было столько воспоминаний.
При подходе к боновым воротам на мачте сигнального поста Константиновского равелина вспыхнули и погасли позывные. Город отодвигался все дальше и дальше. Только высоко на горе, в глубине бухты, светились красный и жёлтый огни Инкерманского створа. Они видны были ещё долго, и Арсеньев подумал, что эти огни — единственное, что связывает его сейчас с Севастополем. Он усмехнулся этой наивной мысли и приказал лечь на курс 270 — строго на запад.
С открытого моря полз плотный туман. Корабль погрузился в него, и огни исчезли.
2. ГОТОВНОСТЬ № 1
Ночь ползла над Европой, над городами и заводами, над крышами и вершинами деревьев. Густая осенняя мгла покрывала Чёрное море, которое в старину звали Русским морем, а ещё раньше — в эпоху эллинов — Грозным морем. Грозное Русское море распростёрлось между Крымом и Анатолией, замкнутое с востока горами Кавказа, а с запада — обрывистыми берегами Румынии. Но как ни была темна эта ночь, на любом из берегов за чёрными бумажными шторами, за плотными ставнями теплились скупые военные огни.
В приморских деревеньках и в портовых слободках при неверном свете коптилок рыбаки чинили сети, потому что, несмотря на войну, нужно ловить серебряную скумбрию и золотистую кефаль, а потом нести свой улов в ивовых корзинах на рынок, чтобы можно было прокормить детей.
Долго не гасла настольная лампа в кабинете командующего Черноморским флотом. Тускло горели лампочки в тюремных камерах захваченной врагами Одессы, которую они назвали именем румынского фашиста Антонеску. А в Констанце невидимые сверху под глубокими козырьками прожекторы освещали подступы к нефтехранилищам — громоздким сооружениям из железа, цемента и кирпича. Под надёжной охраной пушек, мин и сторожевых собак там покоились жирная нефть, тяжёлое дизельное топливо и летучий бензин — живая сила кораблей, самолётов и танков.
Огни были всюду — невидимые, но существующие, глубоко запрятанные, но светящие. Только море не имело огней. Тьма царила здесь безраздельно и властно. Черно-зеленые литые волны перекатывались одна за другой, и не было им конца. Зыбкая, колышущаяся равнина над бездной — полмиллиона квадратных километров сплошного мрака, и мрак от морского дна до самого неба. Так было в древние геологические эпохи, когда одни только летающие ящеры носились над волнами на своих перепончатых крыльях. Так было и сейчас. Среди этого доисторического хаоса и непроницаемой мглы шёл теперь незримый корабль — затерянный в волнах стальной клинок, несущий две с лишним сотни человеческих жизней. Уже несколько часов корабль шёл с задраенными иллюминаторами, без отличительных огней, рассекая густую черноморскую волну.
Лейтенант Николаев вышел на полубак и остановился у борта. К нему подошёл старпом Зимин. Некоторое время оба стояли молча, глядя на чёрную воду, мчащуюся внизу. Под форштевнем вскипала пена, она отходила в сторону и расплывалась где-то сзади тончайшими кружевами.
Молчание нарушил Зимин.
— Боятся немцы нашего моря. Оно для них чужое, дикое… А нам на руку и ночь, и туман.
Николаев ничего не ответил. Белые гребни все так же взметались над невидимыми волнами.
— Ты подумай, Павел Иванович, мы идём, идём, а им невдомёк, что мы близко. Ни один вражеский корабль не выйдет в море в эту ночь.
В кубрике тоже шёл разговор. Рассказывал боцман Бодров:
— …Вот тогда мы и ударили под Григорьевкой ради того, значит, чтобы ликвидировать артобстрел Одессы. Эх, Одесса…
Он запел вполголоса, а Валерий Косотруб подтянул, еле слышно перебирая струны гитары:
В конце Валерка даже повысил голос:
— Тише ты, черт беспутный! — прохрипел Бодров. — Мало тебе вчерашнего?
Он вышел из кубрика, прошёл по левому шкафуту, скользя ладонью вдоль штормового леера. Потом поднялся по трапу в носовую надстройку. В каюте командира корабля было темно. «Не сходит с мостика», — подумал Бодров.
В кают-компании за столом без скатерти сидело несколько человек. Плафоны и зеркала были сняты, и от этого знакомая кают-компания казалась чужой и неуютной. Лейтенант Закутников пытался рассказать какую-то смешную историю, но весело не получалось. То и дело он поглядывал на часы: «Скоро ли рассвет?» Командир БЧ-2 старший лейтенант Лаптев, худощавый, с тёмными дугами под блестящими стёклами очков, посмотрел на Закутникова с грустной улыбкой:
— А ведь ты шутишь через силу, лейтенант. Не надо. И не смотри так часто на часы. Давай-ка лучше в шахматы. Твои — белые.
Замолчали. Гудение турбин глухо доносилось через переборку, и позвякивала в пустом стакане ложка.
Внезапно резкий звонок разорвал тишину: боевая тревога!
Кают-компания опустела. Корабль сразу ожил. По трапам, по коридорам побежали люди, с визгом задраивались люки. Непрерывный звонок раздавался ещё около полминуты. Когда он затих, все уже стояли на своих боевых постах. Готовность № 1.
