это ученье трудно ему дается…
— Ну, надобно было помочь ему, взять учителя, что ли… Не надо было доводить до такого стыда, что мальчишку выгоняют из заведения…
— В самом деле, не взять ли уж Петеньке учителя, — печалилась Марья Осиповна: — дорого только это стоит, и без того за нынешнюю зиму страх сколько денег вышло, — да что уж тут жалеть денег дело-то важное!
Ольга пробовала возражать, доказывать, что она сама может помочь брату, но мать не вполне доверяла ее знаниям, а Филипп Семенович объявил, что Оля — самонадеянная девочка, и Марье Осиповне пришлось, с горем и слезами, взять на наем учителей еще сотню рублей из отложенных ею на черный день.
Петя прилежно принялся за занятия. Он был уже в таких летах, что понимал, какое несчастие подвергнуться исключению из заведения, и готов был отдать полжизни, чтобы только избегнуть этого стыда. Бедный мальчик никогда не ленился, он всегда готов был усердно приготовлять свои уроки, но память у него была слабая, соображение медленное. Ему приходилось час, два долбить то, что Митя и Оля затверживали в четверть часа; он никогда не мог скоро придумать ответ на вопрос учителя, а у учителей не хватало времени и терпения ждать, пока он сообразит, в чем дело, и они ставили ему дурные отметки. После болезни ученье давалось ему еще труднее, чем прежде. При всяком сильном умственном напряжении он начинал чувствовать боль в висках, тяжесть в голове. Но, несмотря на то, он продолжал заниматься. Часто мысли его путались, слова учебника не укладывались в мозгу, он горькими слезами плакал над книгой, проклиная и свое тупоумие, и трудность ученья… Ольга видела, как мучится брат, и всеми силами старалась помочь ему, но она не могла дать ему ни своих хороших способностей, ни своей энергии к преодолению трудностей. Несмотря на ее помощь, бедный мальчик мучился, плакал и очень, очень туго подвигался вперед.
Наконец, настал август. Петя пошел на экзамен бледный, унылый, почти без надежды на успех… Первый экзамен предстоял ему из русского языка, — единственного предмета, по которому он учился хорошо. Он начал отвечать весьма недурно, но вдруг учитель предложил ему вопрос, которого он не ожидал. «Я этого не знаю… кончено… я не выдержал!» мелькнуло в голове мальчика. Он смутился, запутался и, в конце концов, получил едва удовлетворительную отметку. На втором экзамене дело пошло еще хуже, а после третьего инспектор прямо объявил ему, чтобы он не трудился приходить больше, что учителя находят его совсем неприготовленным и никак не согласятся перевести в четвертый класс.
«Но согласятся перевести — значит, он не может больше оставаться в гимназии; значит, он исключен!»
Когда Петя вернулся домой, мать и сестра сразу поняли по выражению его лица, что все кончено. Марья Осиповна залилась горючими слезами и начала причитать, какая она несчастная мать и как ей теперь стыдно будет взглянуть в глаза родным и знакомым. Ольга видела, что Пете не под силу выносить упреки матери; она увела его в другую комнату и там старалась, как могла, утешить и ободрить его. Несчастный мальчик совсем упал духом. «Я пропащий человек, совсем пропащий!» твердил он на все утешения сестры и неподвижно сидел на месте, беспомощно опустив руки, бессмысленно глядя перед собой.
Первые дни и Ольга, и Марья Осиповна боялись, что он заболеет или сойдет с ума; но время, смягчающее всякое горе, помогло и Пете перенести свое несчастие. Мало-помалу, родным и знакомым надоело попрекать его леностью и соболезновать о его несчастном положении, да и сам он стал легче относиться к своей беде. После усиленных, напряженных трудов ему даже приятно было ничего не делать, отдохнуть. Месяца два никто не мешал ему в этом отдыхе, но затем Марья Осиповна начала все чаще и чаще обращаться к нему с вопросами:
— Что же ты думаешь теперь делать, Петенька? Чем ты хочешь заняться? Что нибудь да нужно тебе придумать: ведь ты не маленький, надобно как-нибудь пристроиться!
— Да я не знаю, маменька, куда же мне пристроиться, — уныло отвечал Петя: — я не знаю никакой работы; чем же мне заниматься.
Филипп Семенович советовал отдать Петю учиться какому-нибудь мастерству: «все хоть кусок хлеба сумеет себе заработать, — говорил он, — не будет сидеть на шее у матфри!»
Илья Фомич и Лизавета Сергеевна находили для себя унизительным, чтобы родной племянник их сделался мастеровым, да и Марье Осиповне жалко было обречь сына на тяжкую работу, тем более, что он никогда не отличался крепким здоровьем.
Учиться, как предлагала Ольга, чтобы выдержать экзамен в одном из старших классов гимназии, Петя положительно отказался; давать уроки он не мог, так как сам слишком мало знал; ни рисовать, ни чертить он не умел; даже простой переписки бумаг никто не поручил бы ему, так как у него был очень дурной почерк. И вот приходилось ему ничего не делать, — «слоняться из угла в угол», как сердито замечала Марья Осиповна, и ожидать, что счастливый случай пошлет ему занятие по вкусу и по способностям.
Зима застала всю семью Потаниных в очень печальном расположении духа. Анюта выпросила к себе Глашу, обещая обеспечить судьбу девочки, с тем, чтобы она теперь помогала ей нянчиться с ее детьми. Маленькая Маша очень грустила о сестре. Петя скучал, и потому дулся, и был всем недоволен. Марья Осиповна сердилась и на него, и на Васю, который гораздо охотнее бегал и скакал, чем готовил уроки; сердилась и на родных, которые не хотели ей помочь пристроить сына. Ольга чувствовала, что бодрость и светлые надежды оставляют ее. После Митиного отъезда давно прошел год, а она ни на шаг не подвинулась к осуществлению своего желания. Митя писал часто; он не сообщил ей об обещанном, но зато много писал о том, как дорога жизнь в Петербурге, как там трудно найти себе какое-нибудь занятие, добывать средства к жизни. Уезжая, он взял у матери денег только на дорогу и на самое первое время, «пока оглядится», но скоро оказалось что «оглядываться» пришлось дольше, чем он ожидал, и в течение года Марье Осиповне пришлось раза три посылать ему небольшие суммы из наследства, припасенного «на черный день». Наследство это сильно поубавилось, хотя мать продолжала уверять Ольгу, что ее приданое остается неприкосновенным. Ольга с улыбкой слушала эти уверения и с нетерпением ждала удобной минуты, чтобы объяснить матери, почему эти деньги радуют ее, для какой цели она хочет употребить их. Она ждала, но ждать, ничего не делая для достижения желанной цели, становилось с каждым месяцем все труднее и труднее.
«Нет, это не может так тянуться, — решила наконец молодая девушка:-подожду еще только до весны, а там — расскажу все маменьке и летом же уеду. От Мити нечего ждать никаких известий; я на месте все сама лучше разузнаю!»
ГЛАВА IX
Довольно поздно вечером, в один из холодных зимних дней, Марья Осиповна возвратилась домой из своих странствий по городу, — возвратилась озабоченная, но в то же время видимо довольная. Пети не было дома, и она, по своему обыкновению, тотчас же стала сообщать свои новости Ольге.
— Вот, Олечка, — начала она, усаживаясь подле дочери:- кажется, счастье Бог нам посылает: удастся Петеньку пристроить. Это мне Лизавета Ивановна устроила, дай ей Бог здоровья! Познакомила она меня с одним господином, служит он здесь в банке. Он берется обучить Петеньку конторскому делу, ведению разных там книг да счетов и говорит: «коли будет понятлив да усерден, так я, говорит, через год, через два возьму его к себе в помощники, и жалованье ему хорошее положат». Как ты об этом думаешь?
— Что же, маменька, мне кажется, это отлично, — отвечала Ольга, недоумевая, как может мать колебаться принять такое выгодное предложение.
— Да видишь ли в чем дело, — пояснила Марья Осиповна:-ведь он не даром будет учить Петеньку: он требует за это денег, и не мало — пятьсот рублей!.. Деньги эти у меня, положим, есть, но ведь это почти последние. Заплачу я их, останется у нас всего триста рублей с небольшим, их не надолго хватит, а для тебя у меня и припасено ничего не будет на случай, если ты выйдешь замуж…
— Да, это грустно, очень, очень грустно, — проговорила Ольга, бледнея и печально опуская голову.
