И, к телу хладному героя припадая,Осиротевшие мятутся и вопят,Но сух и воспален Брингильды тяжкий взгляд,И на мятущихся глядит она, немая.Вот косы черные на плечи отвелаГерборга пленная, и молвит: «О царица,Горька печаль твоя, но с нашей не сравнится:Еще ребенком я измучена была…Огни костров лицо мое лизали,И трупы братние у вражеских стремянПри мне кровавый след вели среди полян,А свевы черепа их к седлам привязали.Рабыней горькою я шесть ужасных летУ свева чистила кровавые доспехи:На мне горят еще господские утехиРубцы его кнута и цепи подлый след».Герборга кончила. И слышен плач норманки:«Увы! тоска моя больней твоих оков…Нет, не узреть очам норманских берегов,Чужбина горькая пожрет мои останки.Давно ли сыновей шум моря веселил…Чуть закипит прибой, как ветер, встрепенутся,Но кос моих седых уста их не коснутся,И моет трупы их морей соленый ил…О жены! Я стара, а в ком моя опора?В дугу свело меня и ропот сердца стих…И внуки нежные — мозг из костей моихНе усладят — увы — слабеющего взора»…Умолкла старая. И властною рукойБрингильда тяжкий плат с почившего срывает.И десять уст она багровых открываетИ стана гордого чарующий покой.Пускай насытят взор тоскующей царицыТе десять пылких ран, те жаркие пути,Которыми душе Сигурдовой уйтиСудил кинжал его сокрытого убийцы.И, трижды возопив, усопшего зоветГудруна: «Горе мне, — взывает, — бесталанной,Возьми меня с собой в могилу, мой желанный,Тебя ли, голубь мой, любовь переживет?Когда на брачный пир, стыдливую, в убореИз камней радужных Гудруну привели,Какой безумный день мы вместе провели…Смеясь, твердила я: „О! с ним не страшно горе!“Был долог дивный день, но вечер не погасВернулся бранный конь — измученный и в мыле,Слоями кровь и грязь бока ему покрыли,И слезы падали из помутневших глаз.
