95
96
Черную мессу (фр.).
97
98
99
27. X 1906. Псков
После ночи, очень беспокойной, среди безнадежности гадкой гостиничной комнаты какое благодеяние, о моя светлая утешительница, — эти несколько страниц от Вас, с их милыми латинскими буквами, такими блеклыми… такими отдаленными…
Весь день, занимаясь моим скучным делом, я думал только о том, чтобы Вам написать. Уже стемнело, но моя первая свободная минута принадлежит Вам.
Переменим обстановку, хотите? Упраздним мою — эти отвратительные трактирные кровати, груду яблок под моим столом… и плесень стены, загораживающей мне вид, заслоняющей воспаленные глаза старого пьяницы, которого греки так деликатно назвали Ураном (Небом). Упраздним даже Вашу обстановку, столь элегантную… Довольно… Я ломаю эту раму, несмотря на всю ее прелесть. Нет ни Вас, ни меня… Только море… Черное в своей лазурности, в легком пуху пены. Солнце законченно, грубо круглое, утомленное, красноватое, почти бронзовое — у самого горизонта; день был тропический… Все ли еще Вы видите, как вырисовывается в вышине бледный заменитель агонизирующего владыки, луна, такая желтая и расплывчато круглая — будто ломоть дыни на тарелке, посиневшей от слишком усердного мытья… И еще эта груда строений — дворцы, лачуги, церкви и тюрьмы, — но сейчас это все темницы, свежевыбеленные известью, мрачные и слепые, вперившие свои странно расширенные зрачки в умирающее небо — призраки, испуганные другим призраком…
На балконе больной, он убаюкан прохладной гармонией вечера… О… он хотел бы… да… дать себя убаюкать… Но есть упрек и есть сожаления, которые не ищут покоя… И эти мерзкие звери не покоряются ритму того, что так торжественно умирает и, умирая, безмолвствует… Они кривляются и, не смея кричать, забавляются уколами в сердце выздоравливающего… И эти мерзкие звери говорят его устами: «Нет в прошлом ничего, что могла бы вернуть мечта… Ничего, что могла бы вернуть…».
И. А. (фр.).
100
Е. М. МУХИНОЙ
16. XII 1906
Как женщина; она обманчива (фр.).
101
102
103
104