Боятся. А ты, Серега, пошел бы Кремль брать. А?
— С тобой, хоть Вашингтон с Белым домом.
— Нет, Серега, это далеко. Нам нужно сначала у себя разобраться. А потом уж и Вашингтон. А этих, черножопых, я бы снова депортировал. На Новую землю. А потом бы там испытал бы чего-нибудь. Ха-ха. Не смешно? Мне тоже. Если бы ты знал, как у меня внутри все кипит. Столько пацанов положить. И что? Как я теперь их мамкам в глаза смотреть буду? А? Все зря выходит? Ответь Серега. Ладно, не парься. Все равно ничего не будет. Народ наш — гавно. Сколько его лупить надо, пока до него дойдет, — Ян замолчал, плюнул и посмотрел куда-то злыми невидящими глазами. Серега вздохнул и задумался, переваривая слова командира. А ведь он, пожалуй, прав. Надо, что-то менять. Но как сделать это без крови? Если мы рухнем в пучину братоубийства, тогда все. Страна больше не поднимется. Но делать что- то надо. А может плюнуть на все. На Родину, на ее тысячелетнюю историю, на тысячи погибших. Жить, как живут многие, думая только о деньгах. Продавать всех и вся. Жить только для себя. Надо подумать.
«Бригада смирно! Равнение на середину!» — скомандовал зычный голос замполита бригады.
Пока замполит отдавал рапорт, и комбриг, дав команду «Вольно», зачитывал, соответствующую моменту, торжественную речь. За Сброжеком, раздался голос Ершова.
— Ну да. Все русские гавно, одни Вы поляки молодцы, — он слышал разговор Яна и Сергея.
— Я русский, — слегка повернув голову, сказал прапорщик.
— Как так? У тебя мама с папой кто?
— Поляки. Добавлю, и дед с бабкой тоже поляки.
— О! Какой же ты тогда русский?
— Дурак ты, Дима! Хоть и из Подмосковья, — ответил Ершову Серега.
— Ну, я тоже русский, — прищуривая узкие глаза, влез в разговор Кожудетов.
— Будь ты хоть австралийским аборигеном, но когда тебе «духи» будут горло резать, они будут при этом кричать «русская свинья» — закончил Семен, сердито поглядывая на Ершова.
— Разговорчики в строю, — прервал беседу Киселев, бывший за ротного…
…Вагон дернулся и медленно покатился вдоль перрона. Серега прошел в свое купе, где уже сидели ребята взвода. Положив автомат на верхнюю полку, сел и посмотрел в окно. За стеклом бежали чеченские мальчишки, улюлюкали и показывали средний палец. Взрослые улыбались. Костик, рванув окно, открыл его и, высунувшись по пояс, заорал.
— Мы еще вернемся, суки черножопые!
Потом тоже сел и тихо добавил: «Я точно вернусь» Серега отвернулся от окна. Неужели вот так, с позором, оплеванные торжествующим врагом и своими соотечественниками, они вернутся домой? Он вспомнил разлетевшийся на части танк Егора Артемова. Пылающую БМП из которой выпрыгивали горящие люди. Лицо мертвого командира Кости. Хрип наводчика Андрюхи. Антона. Сгоревшего, но не побежденного. Испачканную мордашку девчонки медсестры. Неужели это все, было зря? Комок подступил к горлу, хотелось заплакать. Он взглянул на лица друзей. В глазах Яна он увидел слезы. Уловив на себе взгляд, Ян отвернулся и прижался лицом к стеклу, за которым мелькали растущие вдоль железки деревья. Тогда Серега встал и достал гитару. Подумал. И со злостью ударив по струнам, запел.
Песня была афганской, но сейчас в мозгу Сергея мгновенно возникали новые слова к ней.
Ян взглянул на Серегу. Его глаза резко просохли, и в них загорелся огонь злобы. Серега продолжал, повышая голос.
Вспомнив слова Костика, запел новый куплет. К купе стали подтягиваться остальные солдаты и офицеры роты.
Несколько голосов подхватили. И вскоре уже весь вагон пел.
