— Куда?
— Я мигом, лейтенант.
— Мы уходим.
— Я мигом..
— Отлучаться не разрешаю.
Андреев шумно вздохнул и, закипая, отчеканил:
— Стрелять будешь — все равно пойду!
Девочка ждала его. Он отдал сухари и консервы, неловко провел рукой по голове девочки.
Через несколько минут группа лейтенанта Васенева в сопровождении двух партизан двигалась гуськом по лесу, направляясь к дороге. Перед уходом Акимыч еще раз выпросил у Мишки Качанова махорки на две закрутки, пообещав при случае вернуть долг сполна.
На дороге гвардейцев ждала машина. На ней предстояло проехать тридцать километров до отряда, в котором они должны были воевать. Машина походила на кургузый пикап. Вместо обычного кузова — небольшой, вровень с сиденьем шофера. Кабины тоже не было.
Партизаны передали гвардейцев на попечение шофера, попрощались и скрылись в лесу.
2
Всю дорогу у сержанта не выходила из головы девочка. Лето она еще продержится, а осенью начнутся дожди и холода, ни ягод не будет, ни грибов. За какие грехи выпали ей такие муки? Весной на штаб батальона налетел фашистский самолет и его удалось сбить из пулемета. Летчик выбросился на парашюте, и взвод Васенева, прочесывая лес, взял фашиста в плен. Тот даже не сопротивлялся. Спрятался под куст и думал там отсидеться. Руки поднял покорно. В документах нашли фотографию, на которой были изображены две прилизанные белобрысые девочки лет десяти-двенадцати. Фашист сбросил бомбу, она попала в хату, в которой взрослых никого не было, а играло пять малышей — четыре мальчика и одна девочка. Их изуродовало до неузнаваемости. Летчика подвели к обезображенным трупам. У того затряслись губы, он рухнул на колени и стал просить пощады. До сих пор Григорий не мог без омерзения вспоминать его плаксивую рыхлую рожу, размазанные по щекам слезы.
Скоро придет час, и мы предъявим фашистам полный счет за все, что они успели натворить на нашей земле.
На каком-то корневище машину особенно сильно подбросило. У Андреева даже внутри что-то екнуло. Он подумал: «Чего это шофер без разбора гонит свой драндулет? Рессоры у него, что ли, полопались? Так все внутренности отбить может».
Качанов постепенно приходил в себя от встречи с голодными женщинами.
Да, трудные тут дела творятся. Мишке на Большой земле, когда он думал о партизанах, мерещилась сплошная романтика.
Когда особенно сильно тряхнуло, у Качанова слетела на колени пилотка, и он не выдержал:
— Кашалот! Не мешки с опилками везешь!
Шофер повернул голову настолько, чтобы не упускать из виду и дорогу и в то же время Мишку.
— Проняло, — удовлетворенно произнес он. — Похоронное у вас настроение, как я заметил.
— До моего настроения тебе дела нет, — возразил Мишка. — Вези, как полагается, коли сел за руль. Иначе мы тебя вытряхнем среди дороги — я сам шофер.
— Вот это мужской разговор. А что, на Большой земле лучше?
Ему никто не ответил. «Видать, парень разговорчивый, — отметил про себя Андреев. — Мы, действительно, нахохлились». И спросил:
— Послушай, женщин мы тут видели...
— А! — на лету подхватил шофер. — Беженцы. С голоду пухнут. Немец деревни вокруг попалил. Живой кошки с огнем не сыщешь не то, что какой скотины.
— На ту сторону надо переправить, — сказал лейтенант.
Шофер покосился на его погоны:
— Извините, товарищ командир, первый раз вижу эти штуки, не знаю, что означают две звездочки.
— Лейтенант.
— По-старому два кубаря? Ясно. Как же их на ту сторону, товарищ лейтенант? На наш аэродром только «кукурузник» садится, и то не всегда. А пешком куда им?
— А ты не опух, — вставил Ишакин, — харчишки, стало быть, водятся. Шофера умеют жить!
— Меня не задирай, солдат, — незло отбился от ишакинских слов шофер. — Я пайку, хоть хреновую, но имею — шматок сала и кусок сухаря. Им сто граммов муки на болтушку в сутки — и соси собственный кулак. Вот так, друг.
— Смотри, приятель выискался, — улыбнулся Ишакин. — Ты с какого года?
— С девятнадцатого.
Встрял в разговор Мишка:
— Здешний?
Григорий вспомнил первую встречу в этом лесу: «Таракан запечный, хохол здешний».
— Не, — покрутил головой шофер. — Застрял в сорок первом. С самой границы топал, пятки до дыр стер.
Андреев встрепенулся. Ага, свой брат, кадровик. Сорок первый многих прибрал к рукам. Одни погибли, другие оказались в плену, третьи осели в лесах.
Потом ехали молча. Шоферу молчание было невмоготу, принялся дотошно расспрашивать про Большую землю — как там люди живут, много ли в деревнях мужиков. Сначала отвечал Васенев, но постепенно разговор взял в свои руки Качанов.
— Какие мужики? — усмехнулся Мишка. — Бабы да старики. Еще калеки. У вас тут один на деревяшке прыгает — такие.
— Акимыч? Он здорового за пояс заткнет.
— Выпросил у меня сначала на одну закрутку, потом еще на две и успокоил: ты, говорит, не расстраивайся, видит бог, верну, за мной никогда не пропадало.
— Вернет, это точно.
— Где же он меня найдет?
— Чего ж тебя не найти, если жив-здоров будешь? Везу я тебя в отряд Давыдова, а кто этот отряд не знает? Акимыч у нас главный аэродромный начальник, и к рации у него доступ есть.
— Старик с должностью — чайничек-начальничек, — усмехнулся Ишакин.
— С должностью, — подтвердил шофер, резко свернул влево, в кустарник, и остановился. — Перекурим. Видите поганая повисла?
В чистом безоблачном небе медленно плыла «рама» — немецкий разведчик. Самолет действительно напоминал раму — фюзеляж состоял из двух параллельных плоскостей, между которыми была пустота.
— Над Акимычем не смейся, — повернулся шофер к Ишакину, без спроса запуская в его кисет руку. — Боевой дядька!
— Ну-ну! — живо откликнулся Мишка Качанов. — Давай про Акимыча.
— Однажды в плен его взяли. Про Старика слышали? Знаменитый такой партизанский разведчик есть. Ну вот, Старик послал Акимыча в разведку. Пошкандыбал наш Акимыч в деревню, где стояли фашисты. Бредет по улице безногий человек, никому и в голову не царапнуло, что это партизанский разведчик. Идет беспрепятственно, все замечает и на ус мотает, как и велел Старик. А тут беда из-за угла: знакомый полицай, из одной деревни. «Эге! Попался ты мне, Акимыч, я тебя знаю и знаю, кому ты служишь!» А тот ему: «Правда твоя, земляки мы с тобой, о чем душевно жалею. Я-то служу народу, а вот ты, прихвостень, фашистам». Ну, схватили дядьку, второпях забыли обшарить, подумали, какое у хромого оружие? Бились, бились с ним, а он простачком отговаривается — и баста. Видят, ничего безногий не знает, но отпустить с миром — такого у них нету. Уж коли попал в лапы — прощайся с жизнью. Ну и Акимыча хотели пустить в
