Вопрос оказался внезапным, я даже переспросил:
— Это ты мне?
Эдди направил в мою сторону свои потухшие глаза и ответил:
— Разве за этим столом еще кто-нибудь есть?
— Ну да, немного. Я был совсем маленьким, четыре, что ли, года, может, пять, — моя бабушка брала меня к мяснику, и он угощал меня ломтиком сырой печенки. Ел я там, прямо в магазине. А все смеялись.
Я не вспоминал об этом двадцать лет. Но это была правда. Я до сих пор люблю печенку, а если случится готовить ее, когда никого нет рядом, то перед тем, как добавлять специи, отрезаю маленький сырой ломтик и отправляю себе в рот — получаю удовольствие от мякоти и чистого, жесткого привкуса.
— Это не про меня, я люблю, чтобы мясо приготовили как следует. И вот после этих событий вдруг взял да пропал Томпсон.
— Томпсон?
— Кот. Сначала у них вроде было два кота, которых звали Томпсон и Томпсон. Не знаю, с чего это? Какая глупость — давать обоим одно и то же имя. Но первого вроде как раздавил грузовик.
Он стал возить пальцем по пластиковому столу, где был рассыпан сахар. Сахар превратился в кучку, миниатюрное подобие муравейника. Все свои манипуляции Эдди совершал пальцами левой руки. Это навело меня на размышление, что же с его правой. А вдруг в рукаве вообще ничего нет. Вообще-то не мое было дело. Все мы, знаете, не можем обойтись без потерь в этой жизни.
Я все пытался сообразить, как следует намекнуть, что денег у меня нет. На всякий случай, если он собирается попросить меня о чем-нибудь: а вся эта история только к тому клонит. У меня и в самом деле денег не было: билет на поезд и мелочь, чтобы добраться в автобусе с вокзала домой.
— Я вроде бы не любитель кошек, — внезапно произнес он. — Совсем нет. Мне нравятся собаки — большие, преданные твари. С собакой всегда знаешь, в чем дело. С кошками не так. Исчезают на целый день и носа не показывают. Помню, когда я был мальчишкой, у нас в доме жила кошка Рыжуня. Ниже, на той же улице, у соседей была кошка по имени Мармеладина. А потом оказалось — это одна и та же бестия, которую все кормили. Это я к тому, что мелкие они, подлые, жуликоватые. Нельзя
Так что я особо не беспокоился, когда пропал Томпсон. Хозяйская семья беспокоилась, а я — нет. Я-то знал, что он вернется. Все они возвращаются.
Короче, прошло несколько дней, было поздно, далеко за полночь, я пытался заснуть и тут услышал его мяуканье. Мяучит, мяучит и мяучит. Не то что громко, но если заснуть не можешь, то такие звуки на нервы еще как действуют. Застрял, может, думаю, между стропилами или снаружи, на крыше. Где бы то ни было, а заснуть под эти звуки — дело гиблое. Я встал, оделся — даже ботинки нацепил, если вдруг придется на крышу лезть — и отправился кота искать. Вышел в коридор и слышу, что звуки-то доносятся из комнаты мисс Корвьер на другой половине мансарды. Я в ее дверь постучал, но никакого ответа. Попробовал дверь, не заперта. Вхожу внутрь. Ну, думаю, застрял где-то кот, вот беда. Я же просто помочь хотел, в самом деле. Мисс Корвьер на месте нет. Понимаешь, иногда сразу ясно, есть кто-то в комнате или нет, так вот комната была пустой. Правда, в углу на полу лежало нечто и жалобно пищало:
Он замолчал почти на минуту. Пальцами левой руки подцепил застарелую каплю на горлышке большого помидора — стоявшей на столе бутылки для кетчупа.
— Как в этом существе все еще теплилась жизнь, я так и не смог понять. Оно было живым, это точно. От груди и выше — абсолютно живое, дышало, шкура, шерсть и все такое. Но задние лапы и грудная клетка — точь-в-точь скелет обглоданной курицы. Только кости. И еще, как их там называют, сухожилия?
И вот это нечто поднимает голову и смотрит прямо на меня. Возможно, нечто все еще было котом. Но я сразу понял, что оно хочет. Это было написано прямо в глазах. Знаешь, — он остановился, — я почувствовал это моментально. Я никогда не встречался с подобным взглядом. Ты бы тоже проникся тем, о чем идет речь, стоило только посмотреть в эти глаза. И я сделал то, что меня просили. Чудовищно было бы поступить иначе.
— Что же ты сделал?
— Я был обут. Крови пролилось немного. Совсем немного. Я просто наступил один раз, потом еще раз, я продолжал топтаться по голове до тех пор, пока под подошвами ничего не осталось. Если на тебя кто-то посмотрит подобным взглядом, ты поступишь точно так.
Я ничего не сказал в ответ.
— Вдруг слышу, кто-то поднимается по лестнице. Я подумал: надо сделать что-нибудь, понимаешь, плохо это выглядело. По правде, я не имел ни малейшего представления, как это должно выглядеть. И вот я стою как вкопанный, чувствую себя идиотом. Подошвы испачканы вонючей жижей. Дверь открывается — на пороге мисс Корвьер. Ей сразу все ясно, она смотрит на меня и говорит:
— Ты убил его.
Забавная такая у нее была интонация, даже не смог поначалу разобрать, в чем тут дело. Старуха подошла поближе, и мне приходит в голову: она же плачет! Видишь ли, со старыми людьми всегда так: принимаются плакать, как дети, тут уже и не знаешь, куда бежать.
А она как начала:
— Это все, что у меня было. А ты убил его. Я так старалась, чтобы мясо оставалось свежим, пока жизнь теплится. Я так старалась! Я совсем старая. Мне нужно мясо.
Я не знал, чем тут крыть. Она вытерла глаза рукой:
— Я никому не хочу быть обузой. — Опять плакать, потом посмотрела на меня и говорит: — Я никогда не хотела становиться обузой. У меня было мясо. Кто же теперь будет меня кормить?
Он умолк и уткнулся лицом в левый локоть, так, словно очень устал. Устал от меня, устал от рассказа, устал от жизни. Потом повернул голову, посмотрел на меня и сказал:
— Видел бы ты кота, сделал бы то же самое. Любой бы так поступил.
Впервые он поднял лицо и посмотрел мне прямо в глаза. Мне показалось, я уловил в его взгляде призыв о помощи, нечто такое, о чем он из гордости просто не мог сказать. Ну вот, сейчас наступил момент, когда станет просить денег.
Кто-то снаружи постучал по витрине кафе, стук был тихим, но Эдди вскочил с места.
— Я должен идти, понимаешь, вправду должен идти.
Я только кивнул. Он встал из-за стола. Высокий по-прежнему, вот те на, ведь все остальное так изменилось. Вставая, он оттолкнул стол в сторону и вытащил правую руку из кармана куртки. Наверное, чтобы не упасть, не знаю точно. Может, он хотел показать руку мне. Но если так, зачем же он держал ее все это время в кармане? Нет, я не думаю, чтобы он хотел показать мне кисть. Думаю, это вышло случайно. Под курткой не было ни свитера, ни рубашки, я смог рассмотреть руку и запястье. Вполне в порядке. Но если посмотреть туда, где кончалось запястье… Мясо на пальцах было сглодано, на голых фалангах висели сухие клочки плоти — кто-то выел, обсосал их, словно куриные крылышки. Одни ошметки, ничего больше. Осталось всего только три пальца и обрубок большого. Наверное, обглоданные костяшки просто отвалились — без мяса и кожи держаться им было не на чем. Вот что я увидел. Всего на мгновение. Тут он снова опустил руку в карман, толкнул дверь наружу — в холодную ночь.
Сквозь грязную витрину кафе я продолжал наблюдать за ним. Это было забавно. Из его рассказа я представлял себе мисс Корвьер старухой. Но женщине, которая ждала его снаружи, стоя на тротуаре, никак нельзя было дать больше тридцати. Правда, у нее были длинные, очень длинные волосы. На таких волосах, что говорится, сидеть можно, хотя звучит не очень, не выразительно, будто пошло от какой-нибудь пошлой шутки. Мне-то показалось, она была похожа на хиппи, привлекательная, в смысле желанная. Она взяла его за руку, посмотрела прямо в глаза, и они отправились прочь от залитой светом витрины — со стороны их можно было принять за пару подростков, которые только начинают понимать, что влюбились друг в друга.
Я пошел назад к стойке и взял себе еще кружку чаю и пару пакетов чипсов — вполне, чтобы скоротать ночь до самого утра, сел назад и задумался, вспоминая выражение лица, с которым он посмотрел на меня в последний раз.
