которого я, наверное, даже могла бы полюбить... Я готова ехать к нему, неизвестно что терпеть снова - боль, унижения?.. Пусть только завтра утром он снова, надев маску ясного принца, поцелует мои раны, смешает свой коктейль, сыграет мне на пианино или гитаре... Как в той песне: 'Он возьмет и приласкает, после - выставит за дверь, он не любит, он - терзает, потому что это зверь'. Ах!.. Предупреждала же меня мачеха, говорила о женщинах, что ползли за ним, умоляла не любить его...
- Гайя. Немедленно. В машину.
В голосе уже нет ни одной теплой или хотя бы знакомой мне нотки. Обычно вслед за этим тоном приходила мука от укусов зеленоглазого.
И в этот момент я, если можно так сказать, весьма отчетливо увидела, в какую пропасть рухнула за неполные два месяца - и ужаснулась снова. Я боюсь выходить из дома, я стала сторониться людей и остерегаться их. При каждом телефонном звонке сердце уходит в пятки, а при звонке в дверь меня едва ли не кондрашка бьет. Я стала плаксивой, пассивной, эти две дочки Маны сами меня 'безвольным мясом' назвали. Я бросила каратэ, я возненавидела то, чему была верна всю жизнь - свои сказки о любви вампира и смертной...
За все это я могла сказать 'спасибо' лишь Мане. Он превратил меня в тряпку, в амебу, в кусок безвольного - ха-ха - мяса... В источник вкусной дампирьей крови, всегда готовый и покорный.
И в тот момент, сжимая кулаки в карманах, куда я сунула их, чтобы не дать Мане хватать меня за руки, я кое-что вспомнила, наткнувшись на пистолет.
С детства помню, как папа любил слушать Александра Розенбаума. А мне такая музыка казалась огромным часовым механизмом с кучей шестеренок: сунь только голову - и раздавит. Да и так ясно, что музыка не для маленьких девочек...
И вот однажды - мне было уже 22 года - как-то вечером страстно захотелось послушать Розенбаума. В тот день для меня не то чтобы закончилось детство - для меня началась взрослая жизнь. Я поняла, что уже стала самостоятельной молодой женщиной, о которой не должны более заботиться мама и папа, дуть на сбитые коленки и давать денежку на луна-парк. Теперь эта молодая женщина должна сама себе зарабатывать на веселые качели и врачевать свои раны тоже сама. И это было счастьем - осознавать, что я - хозяйка своей жизни, было счастьем понимать, сколь многое ждет меня впереди и чего я в силах добиться!..
Так я думала тогда, три с чем-то года назад, лежа на кровати с книгой 'Эммануэль', стаканом вина и сигаретой, слушая розенбаумовскую 'Утиную охоту':
За прошедшие с того вечера годы мне приходилось делать куда более взрослые вещи, нежели чтение порнушки за вином и сигареткой. Любить - так любить, гулять - так гулять, стрелять - так стрелять... И во всем была лишь моя воля.
А когда я поняла, до какого уровня зависимости довели мою тщательно выпестованную личность (лечить - так лечить, любить - так любить), тогда я почувствовала, что должна все изменить (гулять - так гулять, стрелять - так стрелять)...
И я выстрелила. Выхватив из кармана (ирония судьбы!) тот пистолет, что Мана сам мне дал, я принялась в упор всаживать в него пулю за пулей.
Увы, после третьей, когда зеленоглазый уже корчился на земле, мои не дрогнувшие ни разу руки резко увели вверх.
- Хватит, Гайя! - Джейми, с досадой подумала я, не лезь во что не просят...
- Убери от меня руки, Нолан.
- Отдай пистолет.
- Я не стану больше стрелять.
Мана поднялся с земли с помощью Жанны и Жози.
- Ты как?! - бедная младшенькая едва ли не плакала, глядя то на меня, то на папочку.
- Все... пройдет, - надо же, как достойно и философски он держится.
- Никогда больше, Депрерадович, не смей ко мне прикасаться. Надеюсь, вопрос с тем, пойду я домой или поеду, решен? - вопросила я молчаливое и хмурое вампирское кодло, взирающее ныне на меня.
- Ступай, Гайя, - сказал Ингемар, - утро вечера мудренее.
Мертвый князь спокоен как удав.
- Гайя, может, тебя провести, поздно... - начал было сердобольный Джейми, но я, уже уходя, снова услышала голос Мастера Киева:
- Джейми, сейчас я бы посоветовал криминальным элементам остерегаться попадаться ей, так что успокойся.
Я поймала такси, едва выбралась к более-менее оживленному участку этого района. Мне было плевать, что водитель косился на мои грязные колени и руки. Крови на одежде я не заметила, и то ладно.
Вплоть до самого дома я не чувствовала ничего. Вообще. Пыталась подумать о том, скольких людей убила сегодня. Сердце слабо ёкнуло - и все. Ни тоски, ни жалости, ни стыда, ни совести. Хах, еще и шутить сама с собой пытаюсь. А этот невероятный финт, которым я вернула медикам их гранату? Может, это мои дампирские инстинкты начинают пробуждаться. Вспомнились слова Маны: 'Кто он, вампир, давший тебе этот стремный характер?' Ох, и прав был зеленоглазый, что крепко задумывался над этим...
Даже при мысли о Мане ничего не дрогнуло в душе.
И лишь когда я переступила порог своей квартиры, закрыла дверь на замок и бросила испачканную сумку на пол... Вернулось отчаяние. Как мне жить теперь, когда ни себя, ни его не осталось?! Налила себе вина, выпила. Налила еще. И ходила по квартире, металась, заламывая руки, роняя сигаретный пепел на ковер.
Пришла СМС. Писал Мана. Увидев его номер, я вздрогнула и облила вином кресло, на котором лежал мой телефон. СМС гласила: 'Я стою внизу. Твой последний шанс'. Ответила: 'Это все'. Он написал: 'Что ж, намек был прозрачен. Не прикоснусь. Того же жду от тебя'. Он теперь еще и жертву из себя строить будет?!
В гневе я ругала его, но когда почти прикончила бутылку вина, то поняла, что все, что было мне так дорого и драгоценно, тот, подобного которому я не встречала, то, чего многие даже не узнают никогда в жизни - Мана, мой Мана... теперь мертв. Я похоронила его по своей воле - так же, как делала все в своей жизни.
И оплакала. Была у меня такая песня - ох, снова... Что поделать, эмоциональный посыл чужого творчества для меня годился лишь как фон моей жизни. Так вот, песня - такая романтичная и красивая, о том, как вампир приходит к любимой ночью, а она просит его забрать ее с собой, сделать вампиром. Он отвечает любимой, мол, прости, я не могу, и решает сгореть с первыми лучами солнца, чтобы никогда более не нарушать ее сон.
