Внезапно он громко рыгнул.
— Извиняюсь, — сказал он своим тонким голосом, тяжело поднимаясь из кресла. Когда он выпрямился, оказалось, что он ниже меня. Оглядев меня с ног до головы мутным взором, он произнес: «Серебряные пули. — И после короткой паузы: — Старомодное средство».
— Да, — сказал я ему. — Это так очевидно, почему я раньше об этом не подумал. Взять и застрелиться. Очень просто.
— Вы смеетесь над стариком, — обиделся он.
— Да нет, что вы. Простите. А сейчас убирайтесь. Одному из нас надо работать.
Он зашаркал прочь. Я сел на вращающийся стул за столом у окна и через несколько минут путем проб и ошибок установил, что если крутануть стул влево, то он упадет со своей ножки.
Поэтому я затих и стал ждать, когда зазвонит черный пыльный телефон на столе. Свет медленно просачивался с серого зимнего неба.
Мужской голос. Не подумываю ли я об алюминиевом сайдинге для дома? Я положил трубку.
Офис не отапливался. Я задался вопросом, долго ли толстяк проспал в моем кресле.
Двадцать минут спустя телефон опять зазвонил. Плачущая женщина умоляла меня найти ее пропавшую пятилетнюю дочку, которую ночью украли из кроватки. Собака у них тоже пропала.
Темнело, и впервые за то время, что я находился в Иннсмауте, вспыхнула неоновая вывеска напротив. Горящие буквы сообщали, что Мадам Эзекиель гадает на картах таро и читает по линиям руки. Красный неон окрашивал падающий снег в цвет свежей крови.
Армагеддон предотвращают мелкие, незначительные действия. Так было всегда. Так должно быть.
Телефон зазвонил в третий раз. Я узнал голос; это был человек, предлагавший алюминиевый сайдинг. «Вы знаете, — напористо заговорил он, — трансформация из человека в животное и обратно считается невозможной по определению, но мы должны искать другие решения. Вероятно, деперсонализация, а также некоторые формы проекции. Повреждение мозга? Возможно. Псевдоневротическая шизофрения? Смешно даже думать об этом. Некоторые случаи успешно лечатся с помощью внутривенных инъекций тиоридазина гидрохлорида».
— Успешно?
Он хмыкнул. «Вот это мне нравится. Человек с чувством юмора. Уверен, мы договоримся».
— Я вам уже сказал. Мне не нужен алюминиевый сайдинг.
«Мы занимаемся гораздо более примечательным бизнесом и гораздо более важным. Вы недавно в городе, мистер Тэлбот. Будет обидно, если мы с вами, скажем так, поссоримся».
— Можешь говорить, что угодно, приятель.
«Мы готовим конец света, мистер Тэлбот. Из своих могил на дне океана поднимутся Глубинные и съедят луну, как спелую сливу».
— Тогда мне не придется больше беспокоиться о полнолунии?
«Не пытайтесь заговаривать нам зубы», — начал было он, но я рявкнул на него, и он замолчал.
За окном все еще падал снег.
На противоположной стороне Марш-стрит у окна, в свете своей рубиновой вывески, стояла самая красивая женщина из всех, виденных мною, и смотрела прямо на меня.
Она поманила меня пальцем.
Положив трубку, в которой все еще молчал человек с алюминиевым сайдингом, я спустился вниз и почти бегом пересек улицу; но перед тем, как ступить на мостовую, я посмотрел налево и направо.
Она была одета в шелк. Комнату освещали только свечи, здесь пахло ладаном и маслом пачули.
Когда я вошел, она улыбнулась и поманила меня к своему креслу возле окна. Она раскладывала пасьянс картами таро, один из вариантов солитера. Когда я приблизился, она собрала карты, обернула их шелковым шарфом и бережно убрала в деревянную коробку.
От тяжелых запахов в голове у меня застучало. Я вспомнил, что еще ничего не ел сегодня; возможно, от этого мне было не по себе. Я сел к столу напротив нее.
Она взяла меня за руку.
Рассматривая мою ладонь, она мягко коснулась ее указательным пальцем.
— Волосы? — Она была озадачена.
— Ну да, это моя особенность. — Я улыбнулся. Мне казалось, что улыбка вышла дружелюбной, но она в ответ лишь вскинула брови.
— Когда я смотрю на вас, — сказала мадам Эзекиель, — я вижу глаза человека и в то же время глаза волка. В глазах человека я вижу честность, благородство, невинность. А в глазах волка я вижу стон и рычание, ночной вой и крики, я вижу монстра с окровавленной мордой, бегущего по окраине города.
— Как вы можете видеть рычание или крик?
Она улыбнулась.
— Это не трудно, — сказала она. У нее был не американский акцент. Скорее русский, мальтийский или египетский. — Глазами разума можно увидеть многое.
Мадам Эзекиель закрыла свои зеленые глаза. У нее были удивительно длинные ресницы; кожа была бледная, а волосы ни секунды не оставались в покое — они плыли вокруг ее головы, словно колеблемые приливом.
— Это традиционный способ, — сказала она. — Способ смыть с себя дурное обличье. Вы стоите в проточной воде, в чистой родниковой воде, и при этом едите лепестки белой розы.
— А потом?
— Облик темноты будет смыт с вас.
— Он вернется, — сказал я ей, — вместе со следующим полнолунием.
— Итак, — продолжала мадам Эзекиель, — как только темный облик будет смыт с вас, вы вскрываете вены в проточную воду. Кровь, конечно, будет сильно жечь, но река унесет ее прочь.
Она была одета в шелковые платье и шаль, переливающиеся сотней разных оттенков, каждый из них казался живым и ярким даже в приглушенном свете свечей.
Ее глаза открылись.
— Теперь, — сказал она, — Таро.
Развернув черный шелковый шарф, она вынула колоду и подала мне, чтобы я ее перемешал. Я рассыпал карты, собрал и перетасовал.
— Помедленнее, — попросила она. — Пусть они привыкнут к вам. Дайте им полюбить себя, как… полюбила бы вас женщина.
Я крепко сжал колоду и вернул ее гадалке.
Она открыла первую карту. Карта называлась «Оборотень». На ней были изображены тьма, янтарные глаза и красно-белая улыбка.
В ее глазах отразилась растерянность. Они казались изумрудными. «Такой карты нет в моей колоде, — сказала она и открыла следующую карту. — Что вы сделали с моими картами?»
— Ничего, мэм. Я их просто подержал. Вот и все.
Карта, которую она открыла, называлась «Глубинный».
На ней было изображено нечто зеленое, отдаленно напоминающее осьминога. Рты этого существа — если это были рты, а не щупальца — на глазах начали шевелиться.
Она накрыла эту карту другой, затем еще одной, еще. Остальные карты оказались лишь белыми прямоугольниками.
— Это вы сделали? — Она готова была расплакаться.
— Нет.
— Уходите, — сказала она.
— Но…
—