нельзя пускать. Алевтина говорит — дохнут коровушки от этой отравы. Вот оно как неладно надумали.
Тоня снова стала объяснять про поверхностное улучшение лугов. Уткин терпеливо ее выслушал и вздохнул.
— Это понятно. Я не против… За эту отраву пять рублей за мешок платили, а теперь мы эти рубли под ноги бросаем,
— Будущим летом сами увидите, как окупятся наши рубли.
— Может, и окупятся. Я ничего не говорю. Я не против… Только лучше бы меня куда-нибудь на другую работу нарядили… Хоть бы щиты плести… Я не хуже бы других сплел бы…
Он пожевал пустым ртом, остановился на месте, вздернул плечом лукошко и опять пошел разбрасывать удобрение приученной смолоду к широкому замаху рукой.
Тоня долго смотрела ему в спину.
— Подвезти? — крикнул Матвей.
— Как тебе не стыдно! — повернулась она к нему. — Почему ты над всеми насмехаешься?
Матвей посмотрел на нее и спросил, подумав:
— Это правда, что ты рассказывала про автоматы?
— Какие автоматы?
— Табуляторы, что ли… Помнишь, еще мать смеялась… Которые трудодни считают.
— Конечно, правда.
— Как же это они?
— Это без высшего образования не понять. Там электроника какая-то.
— И ты не знаешь? — спросил Матвей с удивлением, словно обрадовавшись. — А я думал, ты можешь разъяcнить… Я — в бригаду. По пути — так садись.
Тоня забралась на сиденье, и они поехали.
— Я по радио слыхал, — сказал Матвей, — что еще такие надумали машины, которые с другого языка переводят. Положишь в нее английскую книгу, а она по-русски читает. Это правда?
— Правда. Да что ты так автоматами заинтересовался? У нас еще и не то придумали. Вот ты ведешь трактор, жжешь горючее. А лет через десять не нужно будет ни тракториста, ни горючего. Представь себе: идет трактор, пашет, и на нем никого нет. Доходит до конца пашни, сам поворачивается и пашет новые борозды. Любопытно, правда? Это будет электрический трактор. Энергия к нему полетит без кабеля, по воздуху. Поставят на нем стойку, а на ней диск, вроде зеркала. Диск будет ловить токи высокой частоты от мачты, а ты сядешь в стеклянной будке в своем Пенькове и станешь управлять десятком электрических тракторов.
— По радио?
— По радио. Поставят перед тобой стеклянный экран, нарисуют на нем план земли, и по экрану поползут белые пятнышки — твои тракторы. Нажмешь кнопку — и трактор пойдет куда надо. Это все просто — телемеханика.
— А если поломается что-нибудь?
— Если надо посмотреть, что случилось, включишь телевизор, посмотришь и примешь решение.
— Все это верно, — согласился Матвей. — А ты вот что скажи: почему в нашей «Волне» дела худо идут?
— Потому что…
— Погоди. Если глубоко подумать, все предпосылки у нас есть. Колхоз сделали — это раз. Против мелких хозяйств колхоз, конечно, сила. Партия-правительство в нашу пользу решения выносят — это два, да еще ссуды дают и долги прощают. Машин нагнали — это три. В эмтээсе уже во дворе машины не помещаются. Земля у нас не хуже, чем в «Новом пути», — это тебе четыре. Люди у нас есть — и хорошие и плохие, а если меня не считать, в основном хорошие. Тем более из городов на подмогу понаехали. Это пять. Наука до всего дошла — шесть. Вот теперь и скажи, почему в «Волне» дела худо идут?
Тоня задумалась. Она чувствовала, что ответ связан с тем, что произошло на пастбище с Уткиным, но не могла еще отчетливо сформулировать этот ответ.
От дальнейшей беседы ее отвлек Игнатьев. Зонный секретарь увидел Тоню и попросил ее на минуту сойти.
— Ты езжай, — сказала Тоня и, подобрав пальто, спрыгнула с трактора.
Но Матвей, лицо которого при виде Игнатьева сделалось мрачным, упрямо дожидался.
Игнатьев взял Тоню под руку и отвел в сторону.
— У меня к вам опять вопрос, — сказал он. — Как вы считаете, если поле два раза перекапывалось картофелекопалкой, надо ли после всего этого еще пахать под зябь?
— Конечно не надо!
— Ну вот, и я так считаю… Трактористы смотрят, как бы побольше гектаров на колесо намотать, а председатель колхоза глазами хлопает,
— Где это произошло?
— А? Да нет, это я так…
— Да вы не стесняйтесь, товарищ Игнатьев. Спрашивайте любого…
Они оба понимающе улыбнулись, попрощались, и зонный секретарь пошел дальше.
— Что он тебе говорил? — сердито спросил Матвей, когда Тоня снова уселась рядом.
— Так…
— Все у тебя «так» да «так»…
И Матвей рывком включил сцепление.
«Еще не хватало», — подумала Тоня, с испугом вглядываясь в его злое, испачканное тавотом лицо.
Дальше ехали молча.
— Мне выходить, — сказала наконец Тоня, — Остановишь?
— А что думаешь, до дому, что ли, тебя на тракторе повезу?
И Матвей остановил машину.
А вечером Тоня сидела на своем любимом месте, у окна, и писала:
«Милая Галка! Все, что я раньше выдумывала, все это чушь! Главное, понимаешь, самое главное звено, за которое надо тянуть, — это культура. Общая культура колхоза, понятая в самом широком смысле. Логика такая: для того чтобы получить дешевые и обильные корма, надо умно спланировать все наше производство. Но для того чтобы план выполнить, надо, чтобы каждый колхозник глубоко понимал этот план и жил им, чтобы работа каждого человека была сознательной, творческой. Я совершенно согласна с великим Лениным, который говорит: «По нашему представлению государство сильно сознательностью масс. Оно сильно тогда, когда массы все знают, обо всем могут судить и идут на все сознательно».
Сегодня я перечитала решение сентябрьского Пленума и убедилась, как это правильно. Ведь партия посылает специалистов в колхозы не только для технической работы. Партия надеется, что мы с тобой, Галка, будем проводниками культуры, что мы привезем с собой культуру и будем распространять ее. Это точно! Теперь я поняла свое место в колхозе, знаю, как себя держать, что делать, как разговаривать с тем же самым Морозовым…
Как все-таки прекрасно жить на свете! Подумай, Галка, какое это великое счастье — оказаться на некоторое время среди счастливчиков, живущих на земле! Для этого твоя мать должна была познакомиться с твоим отцом, должна была появиться на свет именно ты…»
Тоня писала, писала и улыбалась. Глаза ее сияли.
Глава одиннадцатая
Тяжелый разговор
Первый раз за все время Иван Саввич вызвал Тоню к себе на дом.
Когда она вошла, председатель в неизменных своих бриджах прохаживался по кухне. Он подал Тоне
