руку и сказал официально:
— У меня к вам будет разговор.
Разговор поначалу был путаный и непонятный. Иван Саввич начал с того, что похвалил Тоню, отметил, что колхозники уважают ее и по части производства к ней нет никаких замечаний, кроме благодарности. Затем Иван Саввич сказал, что деревня есть деревня, и тут не в городе, тут каждый человек на виду, и о каждом известно, когда он с женой воюет и когда до ветру бегает. А уж если дело коснется любви, бабы, как худые сороки, таскают сплетни из каждой избы и устраивают возле колодцев полные конференции.
Тоня терпеливо слушала. Иван Саввич оправил морщинку на скатерти и ни с того ни с сего заговорил про Ларису. По его мнению, лучше бы она оставалась девкой-вековухой, чем выходить за такого никчемушника, каким прославился Матвей Морозов. Рано или поздно он испортит ей жизнь. Но дело сделано и назад ходу нету. И приходится дожидаться беды, переживать издали. Тем более что Лариса вовсе отвернулась от отца-матери, даже посидеть не заходит. Какой ни плохой отец Иван Саввич, а все-таки отец, и как ему тошно, никто, кроме него самого, понять не может.
Иван Саввич высморкался, подошел к комоду и поправил карточку в рамке из ракушек.
Тоня недоумевала.
Немного помолчав, Иван Саввич напомнил разговоры на свадьбе. Многие надеялись, что, женившись, Матвей переменится. Но он, Иван Саввич, никогда в это не верил, и вышло — его правда: не получается из Матвея самостоятельного мужика. Только расписался, а уже хвост колечком — примеряется гулять от законной жены. И так-то у них с Ларисой дело непрочно, того и гляди развалится… А некоторые девушки, вместо того чтобы пристыдить его, усовестить, — разводят с ним научные беседы про разные автоматы и неизвестно еще про что.
Тоня вспыхнула, хотела возразить, но Иван Саввич перебил ее.
Конечно, Лариса не настолько ученая, чтобы беседовать про автоматы, но он, отец, не виноват. Он старался, как мог, дать ей образование, и хотя сам имеет четыре класса, а помогал ей решать задачи и добился, что она окончила семилетку. Кончила семилетку — и ладно, в солдаты ей не идти. А изучать автоматы в высших заведениях не у всех есть возможность — кому-то нужно пахать да сеять.
Конечно, Иван Саввич не для того вызвал Тоню, чтобы читать ей нотации, а только для того, чтобы предупредить, поскольку она молодая и многого не понимает. К тому же Лариса девка отчаянная и в случае чего на любую крайность может пойти. Пускай Матвей сперва к жене привыкнет, а уж тогда гуляет.
— У вас все? — спросила пораженная Тоня.
— Покамест все, — сказал Иван Саввич. И, желая показать, что этот тяжелый разговор не портит их отношений, спросил примирительно: — Как там вторая бригада? Кончила картошку копать?
— Как вам только не стыдно, — проговорила Тоня, глядя на него во все глаза. — В общем, это… до того нелепо, что я даже не знаю… В общем, что бы вы ни думали — мне совершенно все равно… Совершенно безразлично…
И она заплакала.
— Тут реветь нечего, — сказал Иван Саввич. — Я злобу за пазухой не привык носить и выложил все как есть. А там смотри сама, как знаешь.
— Да как вы только могли подумать! Я и виделась-то с ним раз пять, не больше. Один раз с вами была, один раз к ним домой заходила, потом два раза — в тракторной бригаде… Да, и один раз на поле, с Уткиным. И, кажется, все. Ну да, пять раз… Что у меня может быть общего с этим хулиганом?
— Не знаю, чего общего, а он про тебя все время агитацию разводит. Она, говорит, так улыбается, ровно пять тыщ выиграла. Нашелся оценщик!.. Пять тыщ!..
— Я же не виновата… Я еще недавно приехала… Поработаю немного и стану как все.
— Да ты не реви… Я тебя не виню… Я от Матвея тебя остерегаю. Больно часто он про тебя высказывается. Витька-то в правлении рассказывал, как ты поверила, что они шкворень-то выпрямляют. Ну, посмеялся мальчишка, что с того? А Матвей встал и говорит: если, говорит, еще кто над ней посмеется, так я и зубы пересчитаю.
— Ну да? — сказала Тоня и перестала плакать.
— Вот тебе и да. Видишь, какой разбойник. Вот обожди. Один раз я его ради Лариски от суда спас. А другой раз что-нибудь вытворит — сам к прокурору поеду, и на дочку не погляжу. Нет больше моего терпения.
— Чтобы к прокурору ехать, надо факты иметь.
— Фактов я сколько хочешь наберу. От него вся деревня страдает. И ты смотри. Поскольку у тебя никого, кроме непутевого деда, не осталось, я и должен оберегать тебя заместо отца. У меня у самого дочка пропадает. А обижаться не надо. Я людей обижать не умею.
— Вы не только меня обидели. Вы свою дочь и Морозова обидели.
— А что ты за него заступаешься?
— Мне жалко его. Да, жалко! Ну что вам от него надо? Парень способный, любознательный… И ничего нет смешного.
— Вот как ты его изучила. «Способный, любознательный»!.. А кто трактор поломал? Кто лен раскидал по дороге? Позабыла?
— Морозов колхозу хотел помочь. И еще… хотел с вами помириться. Чтобы вы отдали за него Ларису по-хорошему… Только вы не передавайте — это он говорил по секрету.
— Кому?
— Мне.
— Когда?
— Неважно когда. — И, увидев, что Иван Саввич снова начинает нехорошо ухмыляться, она сказала ожесточаясь: — И если хотите знать, во всей истории со льном я отметила еще одну хорошую черту Морозова — инициативу.
— Вперед ему надо было меня спросить… «Хорошую черту»!
— Да вы бы его и слушать не стали. Конечно, из его затеи ничего не вышло и выйти не могло. К инициативе надо приложить знания, кругозор. А есть у нас это? Подумайте, «Новый путь», один из лучших колхозов района, досрочно вывез зерно, а мы не знаем. И ничего мы не знаем об этом колхозе, как будто он на другой планете. А ведь с нас требуют изучать и внедрять передовой опыт,
— Это цитата, — сказал Иван Саввич.
— Ну и пусть цитата… Ко мне не только Морозов подходит, а и другие. Чем я виновата, что они интересуются? Да и куда им деться в свободное время? В клубе грязь, стены голые, ни одного плаката…
— Наглядная агитация вывешена в правлении, — пояснил Иван Саввич. — В клубе срывают наглядную агитацию.
— Какая это агитация! Оклеили контору бумажками, как бабушкин сундук, и думаете — агитация. А на нее никто не смотрит. Морозов правильно говорит: бумажки и те от тоски пожелтели. Агитация у нас должна быть веселая, Иван Саввич. Наладим в клубе беседы, выступления, игры, тогда и Морозов не будет вас беспокоить.
— Что же, прикажешь мне хороводы с твоим Морозовым водить? — рассердился Иван Саввич. — Или, может, нос нацепить на старости лет и петрушку ему представлять? Двадцать пять лет мужику, а я ему «ладушки» играть буду?
— Недооцениваете вы культурную работу.
— Опять у тебя цитата. Культуру я не только что ценю, а на своей шее испытал нехватку этой самой культуры. Только если мы Матвея привадим газеты читать, нам за это процентов не начислят. С нас хлеб требуют.
— Чтобы хлеб вырастить, тоже культура нужна. Сибиряки, я читала, семена радиоактивным кобальтом облучают. К нам на поля атомная энергия идет, Иван Саввич. А готов ли хотя бы тот же Морозов, чтобы встретить ее? Ни он не готов, ни другие наши пеньковские ребята… А ведь они тянутся к культуре, ждут, когда мы им поможем.
— Тянутся-то тянутся, — сказал Иван Саввич, — а от Матвея ты отступись.
— Опять то же самое, — проговорила Тоня упавшим голосом. — Неужели вы думаете, что я
