хошь. Никому дела нету.
— Закаркала! — возразил Емельян. — Ежели бы попов не разогнали, где бы ты семенной фонд держала?
— Иди ты! Много у тебя фонда? Роман Гаврилыч, зачем встали? Напиться я подам!
Он не ответил. Проковылял к окну, продул отталину, посмотрел на улицу.
— Чего тебе маяться, — подошел к нему Емельян. — Дозволь Гнедка оседлать. В «Усладу» сгоняю. Привезу твоего Митьку.
— Бери. Сам, гляди, не заплутай.
— Небось! Заплутаю, Гнедок на путь наведет… Ты, Катерина, приглядывай за председателем-то.
— Гляди там не загреми! — крикнул Роман Гаврилович. — Ступеньки нету!
— Небось!
Емельян вышел. Наступила тягостная пора ожидания.
— Время так бежит, — проговорила Катерина, глянув на ходики. — Половина двенадцатого.
— Что там копаетесь?
— Хоть ругайте, хоть нет, Роман Гаврилович, а добыла я вам зимнюю поддеву, — она достала из узла добротную ватную телогрейку. — Крепкая. Китайка… Не могу глядеть, как вы в драповом пальтишке по оврагам бегаете. Старухи и те смеются… Рукава узки были, я их отпорола, а там под пальтом все ж таки теплей. Примерьте. Гляди-ка, как влитая! Поворотитесь. И спина хороша…
— И правда, хорошо, — одобрил Роман Гаврилович. — Пуля не пробьет. Сколько я вам должен?
— Нисколько. Она мне дарма досталась.
— Что значит — дарма? Не назовете цену, не возьму.
— Скажу. Только не сейчас. Позже.
— Хорошо. — Роман Гаврилович скинул жилетку. — Позже и возьму.
— Ох и упрямый. Прямо как Иван Ахметович. Участковый. Обещалась, значит, скажу. Только не нынче.
Роман Гаврилович бросил жилетку на плечи Катерины и отошел.
— Ладно, — вздохнула она. — Только Емельяну не говорите.
— Это еще почему?
— Потому что… — она опустила глаза. — Эту телогрейку мне Емельян дал.
— Что значит — дал? Подарил?
— Подарил. Позапрошлый год. На октябрьские. Да вы не думайте. Ни разу не надеванная.
— Я вам вот что скажу, Катерина Васильевна. Если хотите сохранить наши отношения, увяжите эту штуку покрепче и сейчас же отнесите домой. Иначе…
— Да что вы! — Катерина испугалась. — Митьки нет, а я пойду… Как можно! А за поддеву не гневайтесь… По глупости я… Ложитесь, а я обожду.
Роман Гаврилович прикрутил лампу и неподвижно глядел на огонек. Он опасался любого намека на то, что Митю постигла беда, а присутствие Катерины было явным намеком.
— Чего вы ждете? — вскинулся Роман Гаврилович. — У Митьки головы на плечах нет? Он в школе ночует. Ступайте.
— Как скажете.
Что произошло дальше, они поняли не сразу.
Раздался звон осколков. Через разбитое окно винтом ворвался холодный ветер. Лампа потухла. Что-то ударило в печку и стукнуло об пол.
Случилось то, что пророчил Емельян. Кто-то метнул с улицы оледенелый камень. Целил в Романа Гавриловича, но промахнулся. Камень сбил лампу, отломил от угла печи кусок крашеной глины и шлепнулся на пол.
Катерина бросилась к разбитому окну.
— Вон он, паскуда, вон он! Тимоха!
И кинулась искать в темноте валенки.
— Вы куда? — Роман Гаврилович схватил ее за руку.
— Пустите! Уши ему надеру!
— Да вы что? А если он не один?
— А вот поглядим, один или не один. Десятилинейное стекло разбил, дармоед!
Она надела один валенок и пыталась нащупать в темноте другой.
— Не рыпайтесь, — сказал Роман Гаврилович. — Я вас не пущу.
Справиться с ней было непросто. Роман Гаврилович обладал железной хваткой, а она была хоть грузновата, но ловка. А Роману Гавриловичу приходилось беречь распухшую ногу и соблюдать в схватке с женщиной определенную деликатность.
Катерина не помышляла о сдаче. Резко повернувшись, она вырвалась, и Роман Гаврилович едва успел поймать ее сзади. Сцепив на тугой пояснице мертвым замком руки, он оттащил ее от двери и поволок к простенку. Стекло хрустело под ногами. Оба ударились о стол.
— Не балуйте, Роман Гаврилович, — выкручивалась Катерина. — Пустите. Его нельзя упускать… Пустите, не то покорябаю…
Она рванулась. Острая боль пронзила ногу Романа Гавриловича. Он стал падать, но упал не на пол, а на скамью и увлек за собой Катерину.
Она оказалась у него на коленях. Обручи мужских рук охватывали ее. Она чего-то испугалась.
— Тише, — увещевал Роман Гаврилович. — Нога болит. Войдите в положение.
— А мне что. Пустите! — дергалась и вывертывалась она.
— Да ловить некого. Он давно убежал.
Они тяжело дышали. Катерина внезапно обмякла и покорилась.
— Ну все, — сказала она. — Пустите.
— Уйметесь, пущу.
— Унялась. Гляди-ка, блузку порвали.
— Сиди.
— Не тискайте.
— Ты жила с Тихомировым?
— Да.
— А с Шевырдяевым?
— Я его любила, — она спохватилась. — И долго мне так сидеть?
— Сколько пожелаешь.
— Лучше встану. Ногу-то небось натрудили.
Она поднялась и, внезапно перейдя на «ты», проговорила:
— Хорошо мы с тобой поработали. Кофту всю как есть располосовали.
Она поправила волосы. И Роман Гаврилович знал, что она улыбается.
— А нога, похоже, зажила. Могу «цыганочку» дробить, — сказал Роман Гаврилович. Он попробовал встать, но охнул.
— Вот тебе и «цыганочка»! — Катерина подошла к нему. — Пойдем, ляжешь. Давай-ка вот так, потихонечку. Прыгай давай. Здоровой ногой прыгай, а ту подогни… Вот так… Вот так… Лягешь, накроешься потеплей, и полегчает.
— Посидишь?
— Поддеву возьмешь, посижу.
— Что с тобой поделаешь. Возьму. Ты куда?
— Двери замкну. Ложись. Разбирайся.
— Не убежишь?
— Куда мне бежать.
Роман Гаврилович разделся и лег. Сердце его колотилось.
О ноге он стал было забывать, а она снова заныла. Он поднялся на локоть, прислушался. Хлопнула дверь в сенцы, хлопнула дверь на улицу. Равнодушно стучали ходики. В трубе завывал ветер.
— Катерина! — крикнул он во всю мочь.
