В ответ, словно передразнивая, взвизгнул ветер.
«Так и знал, — подумал Роман Гаврилович. — Обманула. Вот она, бабья порода… А может быть, так и надо?.. Я тоже хорош гусь: Емельяну за рюмку водки выговаривал, а сам только почуял бабу и заскакал вокруг нее, одноногий козел. И с чего это она должна к тебе в постель лезть? Ты хоть одно ласковое слово ей сказал? Боевая девка. Отшила без шума и без обмана. Разве бы я тронул ее без разрешения? Сидела же до того, Митьку дожидалась. Никто ее не трогал… А я-то распалился и про родного сына забыл. Отец, называется. Правильно сделала, что ушла. От таких кобелей не уходить надо, а галопом бежать надо… Может, все-таки передумает, вернется? Нет, такие не возвращаются… Ушла, и черт с ней… А что, если все-таки Митьки в школе нет? Что тогда?»
Он снова, уже в страхе стал прислушиваться, опершись на локоть.
Кажется, хлопнула входная дверь… Ну да, она, Катерина. Вытаскивает из рамы обломки стекла. Заметает осколки.
«Ну вот и все, — подумал Роман Гаврилович, успокаиваясь. — И нечего было паниковать. И Митька, конечно, спит в школе… Так и должно быть».
— Катерина! — позвал он. — Брось возиться! Потом!
— Иду.
Прошла еще одна очень долгая минута.
— Чего ты там копаешься?
Она возникла в темноте, босая, беззвучная, сняла блузку, юбку, бережно повесила на спинку стула, не торопясь, забралась под одеяло и обняла Романа Гавриловича.
— Ну и копуха, — попрекнул он полушутя, полусерьезно. — Ясно, почему колхоз из прорыва не вылезает. Черепашьи темпы.
— Ишь ты, какой сурьезный. Дыру в окне надо было закупорить ай нет?
— Перелезай к стенке.
— Как скажешь… Батюшки, что это у тебя тут?
— Наган. Он у меня всегда под подушкой ночует.
— А не стрельнет?
— Это смотря как будешь себя вести.
— Обожди, крестик сыму. Обожди, касатик…
И, когда в дверь постучали, никто не отозвался. В это время Роман Гаврилович и Катерина видели только то, что желали видеть, и слышали только то, что желали слышать.
Первой встревожилась Катерина.
— Дверь замкнула? — спросил Роман Гаврилович.
— Замкнула. И засов заложила.
— Пущай стучат, — сказал Роман Гаврилович, обнимая ее. — Рабочий день окончен.
— Как же, касатик? А если Емельян?
— Лежи и молчи, — приказал Роман Гаврилович.
— Как скажешь.
Он осторожно стал натягивать брюки на больную ногу, опоясываться, нашаривая здоровой ногой шлепанцы. И, когда засовывал в карман наган, за окном раздался чужой голос:
— Есть кто живой?
Роман Гаврилович вышел. Спросил в темноту:
— Кто здесь?
— Я здесь. Тебя не добудишься.
В дыре разбитого окна торчала заиндевелая голова. Стеганка с воротником из цигейки, которой Катерина закупоривала окно, валялась на лавке. Не успел Роман Гаврилович опомниться, голова поехала и закричала:
— Тпру! Стоять, Серый, тпру!
Окна в доме Тихомирова были прорублены высоко. Человек стоял на облучке.
— Вот это кто! — узнал Роман Гаврилович агента. — Езжай к парадному подъезду.
— Крепко же ты дрыхнешь, товарищ Платонов, — сказал агент. — Сын в степи замерз, а тебе и горя мало.
Он отстегнул тяжелую полость и позвал:
— Вылезай, Митя. Приехали.
Митя лежал недвижно под теплым покрывалом.
— Митька, вставай! — скомандовал отец.
Мальчик только ногой дернул.
— Вот оно, сонное семейство! Тебя будил — кулаки отбил, теперь за него принимайся.
Митю втащили в горницу и, не раздевая, положили на печку.
— Где вы его подобрали? — спросил Роман Гаврилович.
— Под Хороводами. На большаке. Выехал из Хороводов, вижу, сидит пацан в башлыке. Свернулся ежиком, а в кулаке ручка, — агент кинул на стол ручку с пером номер 86.— А что у тебя за моргалка? Председатель колхоза, а ламповым стеклом не разжился. И холодище, как на улице. Куда годится?
Роман Гаврилович заткнул стеганкой окно покрепче и рассказал, что произошло.
— Выпад классового врага, — агент поднес камень к немигающим глазам. — Ваши кидали. Сядемские. С реки Терешки притащили. Беснуются. Не удается разбить железную связь рабочего класса с крестьянством — разбивают оконные стекла. Кстати, Митя просил возможно быстрей доставить его домой. Сказал, что нужно срочно передать папе секретные сведения, и заснул. У тебя тут никого нет? — спросил агент.
— Что ты! Кто может быть в такую пору… Спасибо, что сына привез. Небось десяток верст кривуля проехал.
— Твоему Мите благодарность надобно объявить. Помнишь, он дырки на папке накалывал? Полностью совпадают с дырками на френче.
— Значит, Макун заколол Шевырдяева?
— Значит, что Шевырдяев заколот вилами, которые были найдены у Макуна, — поправил агент. — Твоя логика понятна: Шевырдяев разоблачил кулацкое лжетоварищество и при этом нажил двух врагов — Чугуева и, следственно, Макуна. У обоих выбита из-под ног почва, оба бешено ненавидят Шевырдяева. Ясно, что они захотят отомстить. Культурный кулак Чугуев лично мараться не станет, а направит на это дело Макуна. Макун заманивает Шевырдяева в укромное место и закалывает его вилами.
— А что? Разве не так?
— Не так. В тот день, когда исчез Шевырдяев, Макун работал на цементном заводе в городе Вольске и лежал в больнице по поводу эмфиземы легких. У него чистое алиби.
— Обожди. А вилы?
— Что вилы? Спроси у Макуна: где взял вилы? Ответит: на дороге нашел. И у нас нет никаких оснований утверждать обратное… Очень важно, что нового узнал Митя.
— Может, разбудить?
— Не надо. Пусть проспится. У него, похоже, жар… А завтра надо с ним побеседовать. Можно у тебя переночевать?
— А чего же…
— Не помешаю?
— Что ты…
— Кстати, как себя ведет Суворова?
— Ты что? Думаешь, она Шевырдяева заколола?
— Мало ли что я думаю. Она у Чугуева батрачила?
— Кажется, да.
— Почему «кажется»? Ты председатель. Должен знать свой актив. Особенно неустойчивый. Суворова батрачила у Чугуева. И, больше того, она наотрез отказалась помогать следствию. Если ей верить, Чугуев — не кулак, а ангел без крыльев… Что это у тебя за антик с кандибобером? — кивнул он на комод, белеющий заиндевевшей бронзой. — Вроде его у тебя не было.
