Обсуждать Столетова собрались человек триста колхозниц и много колхозников.
Одни пришли со своими скамейками, другие уселись прямо па травке, женщины в свежих белых платочках, мужчины в кепках и в газетных треуголках. По случаю жары пионерки с ведрами разносили по рядам колодезную воду. Сперва выделили на это дело двух девчонок, потом четырех — поскольку двое не управлялись.
Собрание было подготовлено хорошо.
За длинным столом президиума, кроме Столетова и других знакомых, Лопатина, Балашова, Ивана Ивановича, Костикова, сидел увешанный медалями и значками дядечка с чисто выбритой румяной лысиной. Присел он скромненько, у самого края стола, даже как-то на уголке. Кто он такой был — неизвестно. Знали только, что его привезли на замену Захара Петровича — припасли в будущие председатели. Женщины с любопытством, поглядывали на незнакомца, но понять его не могли. Он сидел покорно, как в очереди в поликлинике, и на выступления не реагировал.
Рядом с ним сидела Светлана, живая, здоровая, и только ссадины на щеке напоминали о вчерашнем безрассудстве.
Одним из первых попросил слова уважаемый всеми член правления Иван Иванович.
Он сказал, что наука, культура и техника развиваются в нашей стране бурными темпами, с каждым днем становится больше курсов, техникумов, школ и так далее, нужда в хороших учителях растет, и поэтому, если глядеть государственно, Захара Петровича надо вернуть в школу, а с председателей убрать но собственному желанию.
Ивану Ивановичу похлопали, не совсем, правда, разобравшись, говорил он всерьез или разыгрывал дурачка.
Хотя многие жалели Столетова и знали, что лучшего председателя им не найти, выступать в его защиту не решались.
Одни считали, что смена руководства определяется высшими, не доступными их понятию соображениями, другие просто робели пойти против заготовленного начальством решения и на подстрекательский шепот соседей отвечали: «А чего? Мне больше других надо, что ли?», третьи привыкли относиться к собранию, как к условному обряду, в котором их единственной задачей было в лад со всеми поднять руку (впрочем, к этой обязанности они относились с полной серьезностью), четвертым, благополучие которых было связано с городской родней, вообще было наплевать, кто будет председателем.
И на всех вместе, на все собрание не могли не влиять темные слухи о смерти Дедюхина…
После Ивана Ивановича слова попросил Костиков.
— А если взять такой штрих, — сказал он. — Сколько народу перештрафовал товарищ Столетов? Надо прямо сказать — массу. А ведь не может быть, что все вы нечестные — ведь вы честные люди. А кровную дочку до чего довел? Она, добрая душа, отдала Ниловне свои несчастные сотки, а тут является Столетов и силком отбирает овощи, как оккупант какой-нибудь…
— Я одна здесь виновата, — прервала его Светлана. — И прошу кончить с этим.
— Ты молчи! — отмахнулся бригадир. — Ее ограбили, а она виновата.
— Огород принадлежит мне, а не Ниловне. А Ниловну я нанимала. Ясно?
Бригадир поглядел на нее, раскрыв рот.
— Чтобы она сама на себя такую клевету возвела, никогда не поверю. Пока на бумаге не изложит — не поверю.
— А я давно написала заявление.
— Где же оно, твое заявление?
Столетов нахмурился, достал из кармана голубой листок и протянул бригадиру.
Бумажка пошла по президиуму, от одного человека к другому.
— Захар Петрович, почему вы не ознакомили нас с этим документом? — спросил Балашов строго.
— Почему, Петрович? — уставился на него Лопатин.
Столетов молчал.
— Вот будет у тебя, Юрка, дочка, тогда поймешь почему! — пояснил Иван Иванович. — Мы уже постановили, что овощи председатель забрал справедливо, и нечего к этому возвращаться.
— Ну ладно, пускай справедливо, — сказал Костиков. — А как расценить такой факт: когда пришло время держать ответ за кукурузу, Столетов сам не поехал, а послал Лопатина. Это что — справедливо?
— Погоди, Костиков, — поднялся Лопатин. — Тут ты Захара Петровича опять не угадал. Не поехал он со мной потому, что верил в меня больше, чем я сам в себя верил. Научил меня Захар Петрович сознавать свою силу, человека в себе уважать — и спасибо ему…
— Верно! — закричали из дальних рядов. — Пусть Петрович остается!
— А вы меня не сбивайте! — кричал Костиков. — Если поставить вопрос — уважают товарища Столетова колхозники? Та же, к примеру, Ниловна? Надо прямо сказать — не любят они его…
— А тебя кто любит? — перебила его Ниловна. — Тебя не то что твоя баба, тебя и кошка не любит. Ты в избу — кошка под лавку…
Кто-то крикнул:
— Мели папаша, власть-то наша!
Собрание неожиданно накренилось.
Костиков, конечно, перегнул палку. Чем сильней он порочил Столетова, тем активней проявлялась симпатия колхозников к своему председателю.
Балашов одним из первых увидел непорядок и попросил слова.
Он обстоятельно разъяснил, что заслуги Столетова никто не отрицает, отметил все хорошее, что сделано в колхозе за два последних года, осветил воспитательную деятельность Столетова, перечислил его положительные качества: прямоту, честность, справедливость, и только после этого выставил бесспорную претензию: невыполнение директивы вышестоящих организаций.
Балашова слушали внимательно, с уважением, но, как только он дошел до злополучной директивы, какая-то старуха из дальних рядов пронзительно крикнула:
— Мы своим председателем не торгуем!
И за ней, как по сигналу, стали кричать со всех сторон:
— Пускай Петрович остается!
— Другого нам не надо!
— Тише, женщины! — Балашов поднял руку. — Говорите по одной!
— Мы по одной не можем! Петрович достойный!
Балашов пожал плечами и наклонился к Столетову:
— Поскольку так получилось, давай исправлять на ходу. Выступи с самоотводом.
— Туча, — сказал Столетов.
— Что? — не понял Балашов.
— Туча! — повторил Столетов. — Видишь, Юрка?
За рекой, окантованная лучами солнца, плыла серенькая тучка. Как будто прислонившись к ней, стояли ровные плахи дождя.
Тучку заметили. Народ зашумел, оживился.
Дождь шел у соседей, в «Мичуринце». Правда, дождик скупой, реденький, но все-таки дождик — небесная вода.
— Может, и к нам притянет? — спросил Столетов.
— Нет, — усмехнулся Лопатин. — Стороной обойдет. Костикова забоится.
И правда, зловредный Костиков снова прорвался на трибуну и махал длинными руками.
Ему во что бы то ни стало приспичило задать вопрос Ниловне, причем на виду и в открытую, чтобы все слыхали.
— Ты, бабка, при Захаре Петровиче медовая, — начал он. — А за его спиной что болтаешь? А ну, скажи? Что язык прикусила?
— А что? — спросил Балашов.
— А что — про это дочке его известно. Захар Петрович сам ей на ушко шепнул. Так или не так, Светлана Захаровна?
