Маккаби набили немало синяков и шишек, пока пытались обездвижить переднюю часть змеиного туловища. Йартатгурк мало чем мог нам помочь. Он слишком ослабел, и питон, чей хвост оставался свободным, молотил бедного юношу, как дубинку, о землю и стволы деревьев.
— Пора убить эту тварь, — крикнул я Маккаби. Когда абориген в очередной раз пролетал мимо нас,
Маккаби прислушался к его невнятному лепетанию и сообщил мне:
— Йартатгурк говорит, что сделает это с огромным удовольствием.
Наше невероятное сражение продолжалось, и наконец стало ясно, что туземец еще не скоро расправится с рептилией. Тогда я спросил Маккаби, что делать дальше.
— Я постараюсь удержать это чудовище, — прорычал мой переводчик, перемежая свои слова стонами и ругательствами. — А вы бегите за моим мешком. Возьмите мой пистолет. Застрелите эту дрянь.
Я послушался его совета, хотя и с некоторыми сомнениями. Я опасался, что мы, белые люди, — возможно, из неосознанного желания продемонстрировать свое превосходство — слишком часто вмешивались в церемонию и тем самым принизили ее мистическое значение в глазах туземцев.
Я примчался обратно, сжимая пистолет обеими руками. Питон, казалось, оправился после пытки водой. Теперь он сопротивлялся более энергично, чем раньше, поочередно подбрасывая в воздух то одного, то другого своего мучителя. И тут, как видно, сказались моя нервозность, возбужденное состояние и неопытность в обращении с оружием. Растерявшись среди этого хаоса, я как умел прицелился, выстрелил и попал в ногу Йартатгурку.
Туземец не проронил ни единой жалобы (хотя он, наверное, выразил бы свое недовольство, если бы мог), но его взгляд был весьма красноречив. Я чуть не разрыдался, поняв по выражению его лица, что он глубоко разочаровался во мне. Мне было горько сознавать это, хотя я понимал, что даже великие духовные вожди проходят через такое испытание по крайней мере раз в жизни. Все мы несовершенны.
Между тем Маккаби выбрался из свалки. Он выхватил у меня пистолет и разрядил его в уродливую голову питона. В течение долгого времени мы с ним сидели, прислонившись спина к спине, и тяжело дышали, а питон и темнокожий абориген лежали рядом, судорожно подергиваясь.
К моему облегчению, ранение Йартатгурка не было серьезным. Гораздо больше он пострадал из-за длительного пребывания под водой. Маккаби долго поднимал и опускал безвольные руки юноши, пока тот не изрыгнул невероятное количество воды, грязи, головастиков и тины. Тем временем я перевязал продырявленную ногу туземца полоской бинта, которую оторвал от своего бандажа.
Револьвер двадцать второго калибра стреляет крохотными пульками, одна из которых проделала отверстие в ступне Йартатгурка, даже не задев сухожилия. Поскольку пуля прошла навылет и рана обильно кровоточила, особых причин для беспокойства не было, однако абориген принялся громко и протяжно стенать, едва пришел в сознание.
Я рассудил, что парень заслужил короткую передышку, и оставил его в обществе соплеменников, обступивших его с соболезнованиями. Кроме того, я уже столько сделал для подготовки к церемонии, что мое новое вмешательство едва ли могло навредить. Поэтому я решил сам провести следующую часть ритуала — изготовить плетенку в виде радуги и положить ее на мертвую змею.
После нескольких безрезультатных попыток сделать плетенку я нашел Маккаби и воскликнул, не скрывая отчаяния:
— Всякий раз, когда я сгибаю траву, она крошится у меня в руках.
— А чего вы ждали после восьми месяцев чертовой засухи? — кисло усмехнулся мой переводчик.
Во второй раз — после случая с пересохшим водоемом — факты, изложенные в книге Фрэзера, не вязались с действительностью. Если трава была достаточно сухой, чтобы аборигены пожелали вызвать дождь, она явно не могла служить материалом для плетения.
И тут меня осенила блестящая идея: а что, если поискать траву в том месте, где накануне мы возвели запруду? И действительно, на склоне водоема я обнаружил редкую растительность, которая за ночь пропиталась водой. Я собрал все, что мог, и скрутил травинки, перевязав их своими шнурками. Затем я свернул плетенку в виде подковы и положил ее на шею мертвого питона. В этом лохматом венке рептилия выглядела как рысак, выигравший скачки.
Довольный собой, я вернулся к Маккаби. Он вместе с анула утешал Йартатгурка, который, судя по всему, рассказывал всю историю своей раненой ноги, начиная с младенчества.
— Скажите туземцу, — попросил я переводчика, — что теперь ему нужно только спеть.
В первый раз Маккаби отнесся к моей просьбе с некоторым сомнением. Он пристально посмотрел на меня, потом сложил руки за спиной и прошелся взад и вперед по берегу пруда, что-то бурча себе под нос. Наконец мой спутник пожал плечами, издал невеселый короткий смешок и направился к Йартатгурку. Опустившись на колени, он обратился к аборигену, прервав его горькие сетования.
Когда Маккаби описал последний этап церемонии, лицо Йартатгурка постепенно приняло такое выражение, какое могло бы появиться на морде охромевшей лошади, если бы наездник предложил ей покончить с собой. После беседы с аборигеном, которая показалась мне неоправданно долгой, Маккаби сообщил:
— Йартатгурк приносит свои извинения, преподобный. Он говорит, что ему нужно хорошенько обдумать события последних дней. Во-первых, он должен постичь природу бус, которыми вы его накормили. Во-вторых, он должен поразмыслить над тем фактом, что бингбинга подпалили его бороду, которую он заботливо растил три года и которая сгорела в одно мгновение. Кроме того, он был на полпути к тому, чтобы быть раздавленным, на три четверти — к тому, чтобы утонуть, на девять десятых — к смерти от побоев, и в придачу ко всему вы продырявили ему ногу. Йартатгурк просил передать, что его скудный туземный умишко получил слишком много пищи для размышлений, поэтому он позабыл слова всех песен.
— Пусть поет без слов, — не отступал я. — Полагаю, подойдет любая энергичная мелодия, лишь бы она была обращена к Небесам на манер молитвы.
Последовала короткая пауза.
— В этой глуши, — пробормотал Маккаби, — на одну квадратную милю приходится одна восьмая человека. Поверить не могу, что именно вы оказались той одной восьмой, которую я встретил.
— Маккаби, — терпеливо промолвил я. — Это самая важная часть ритуала.
— Ладно, я пущу в ход остатки Экс-Лакса.
Мой переводчик протянул шоколад аборигену и пустился в долгие уговоры. В конце концов, устремив на меня налитые кровью глаза, Йартатгурк зло гаркнул какую-то песню, да так внезапно, что я и его соплеменники подскочили от неожиданности. Анула обеспокоенно переглянулись и начали пятиться в сторону лагеря.
— Богом клянусь, — воскликнул Маккаби, — вы один из немногих белых людей, которым довелось услышать это. Это же древняя песня смерти племени анула.
— Чушь, — возразил я. — Этому парню смерть не грозит.
— Не ему. Вам.
Я укоризненно покачал головой:
— У меня нет времени на всякую ерунду. Я должен подготовиться к проповеди, которую произнесу, когда все это закончится.
Полагаю, декан Дисмей, Вы понимаете всю сложность стоявшей передо мной задачи. Я должен был подготовить два варианта проповеди, в зависимости от того, чем закончится эксперимент с вызыванием дождя. Однако обе версии содержали похожие фрагменты. В частности, я уподоблял молитву «чековой книжке в банке Бога». В связи с этим передо мной возникла новая проблема: как объяснить аборигенам, кочующим по австралийской пустоши, что такое чековая книжка.
Я удалился в свою палатку и приступил к работе, время от времени прислушиваясь к завываниям Йартатгурка. К вечеру юноша совсем охрип и пару раз был готов прекратить пение. Тогда я откладывал свой карандаш, шел к водоему и ободряюще махал ему рукой. И всякий раз, видя мой живой интерес, абориген начинал голосить с удвоенной энергией.
Остальные анула тихо сидели в своем лагере, откуда этим вечером не доносилось ни стонов маявшихся животом, ни жалоб раненных в сражении, ни каких-либо других неприятных звуков. Я был рад, что посторонний шум не отвлекает меня от подготовки к проповеди, и даже сказал Маккаби:
