положено по чину, львы так рыкают — всё ниц валится… Это я понимаю — власть! А ты кого боишься? Председатель Цика косит наравне с мужиками, как эсаул. Мало ему сена…
— Косит, косит, а потом придет домой, напишет тебе налог, и присядешь на корячки, — объяснил Самсон. — Рубль и двадцать одна копейка.
— Больно дорого, — заметил Митя. — Рубль да еще копейки.
— А ты ступай скажи своему батюшке, чтобы попусту не распускал язык, — разозлился старичок внезапно. — У товарища Ленина, у Владимира Ильича, сказано: нэп укореняется всерьез и надолго! Вот какой его завет! Пускай твой батюшка в «Капитал» поглядит!
— Эва ты какой стал верноподданный новому режиму, — удивился Самсон. — Сам-то читал «Капитал»?
— Интересовался.
— Ну и как?
— Не понравилось.
— Ну вот, — сказал Самсон. — А говоришь!.. Давай рубль и двадцать одну копейку…
— Да ты что! Где мне взять такие капиталы? В родильный приют ходил крестить — теперь гонят оттудова. Усопших хоронить и то надумали по красному таинству. Босые девы пойдут за гробом, в белых ризах и зеленых веночках… И девы сии заменят Советской власти и певчих, и духовный клир… Хоть бы ради катара немного скинул, бессовестный.
— У меня без запроса. Хочешь — бери, хочешь — иди. Нужен ты мне со своим катаром.
— Грабитель ты, Самсонушко. Трудящий народ грабишь. Куды тебе деньги? Смотри — власть крепка есть. Чего ждешь? Куда копишь?
— А коли власть крепка, чего космы не остригаешь? Или в девы пойдешь наниматься? За красными покойничками ходить? Берешь или нет?
— Что сделаешь! — вздохнул старичок. — Истинно сказано: одна участь и праведному и неправедному.
— Вот она! — послышался голос Славика. — Скорее! Ребята!
Митя метнулся к нему. Зорька, ничуть не смущаясь своих бывших хозяев, целовалась с каким-то мохноногим балбесом.
— Три раза смотрели, а не видали… — бормотал Славик, бестолково хихикая. — Пропустили… А она меня сразу узнала… Честное слово… Гад буду… Ты говорил, спряталась, а она вот она, никуда не спряталась, а…
Он осекся и открыл треугольный ротик.
Митя посмотрел в направлении его взгляда и увидел: Самсон прижал голубку под мышкой, повернул ей два раза голову, будто свинчивал ржавую гайку. Старичок подставил мешок. Голубка упала на самое дно и забилась там.
— Что это? — содрогнулся Славик.
— Наверное, на обед купил, — произнес Митя неуверенно.
Мешок потрепыхался в слабой стариковской ручке и замер. Прибежала чумазая кошка, заголосила, стала тереться о стариковское голенище.
— Крем-бруле! — загоготал Коська. — Палочку скрозь гузку, и на угольки. И прощайте ласковые взоры! Небось Самсон и сам голубятнику шамает. Вон какую ряжку наел… Хозяин! — заорал он на весь двор. — Нашли!
Внизу мешка проступило мокрое пятно. Подбежала еще одна кошка — рыжая. Обе они, задирая морды, плакали, как младенцы. Ненасытный старичок тыкал пальчиком в сетки, приценялся, и Самсон таскался за ним с палкой-ловилкой. Впрочем, его единственный глаз примечал все. И когда Таракан отправился проверить, что в мешках, — горох или просо, — Самсон крикнул:
— Ты там чего позабыл?
Волшебное голубиное царство рассеялось, как дым на ветру. Глазам Славика открылся мертвый, лысый, без травинки двор, тесно заставленный приземистыми, сбитыми из чего попало клетками, в которых за проволочной сеткой дожидались своей страшной участи голуби и голубки.
Черный ход был единственным путем в хозяйские хоромы. В тяжелой колодине торчал железный косырь, чтобы соскребывать грязь с сапог.
— Нет, Самсонушко, — припевал старичок, возвращая очередного голубка. — Этот не подойдет. Одне косточки. Гуляет, азорник, много… Ты мне барышню излови. Вон ту, монашенку черненькую…
— Да ты что! Она на яйцах сидит.
— Господи боже! Супруг догреет.
— Душегуб ты, — сказал Самсон. — Больше ты никто!
Но все-таки достал наседку, и старичок стал ее щупать, заводя глаза в небо.
— Нету в тебе, Самсонушко, истинной доброты, — припевал он мягонько. — Нету в тебе истинного христианского милосердия ни к недужному старцу, ни к малому отроку…
Самсон махнул рукой и пошел к ребятам.
— Которая ваша? — спросил он и протянул ладонь за деньгами.
— Сперва голубку представь, — сказал Таракан.
Самсон молча держал на весу четырехугольную ладонь.
Коська вытащил из кармана деньги. Самсон двигал монеты по буграм ладони до тех пор, пока толстые, каленые пятаки не отложились по краям, а серебро осталось посередине.
— Мало, — сказал он.
Ребята замерли.
— Как это мало? — помрачнел Таракан. — Цена законная. Рубль.
— У тебя рубль, у меня — два. И четырнадцать копеек.
— Ты же вчера еще загнатых хохлачей за рубль отдавал, жила.
— Вчерась за рубль. А сегодня — за два.
— А если нет, то почему? — спросил Коська.
Самсон снял с него кепи, высыпал туда деньги и посоветовал:
— Еще рубль четырнадцать наворуешь — приходи.
Монеты просыпались на землю. В кепи была дырка.
— Дяденька, — сказал Славик. — Ну, пожалуйста, будьте любезны, отдайте нашу Зорьку. Я вас очень прошу.
— Ты чей? — уставился на него Самсон.
— Я Славик. Я вам за Зорьку заводной паровозик принесу. И вагончики… Хорошие вагончики, дверцы открываются. Через два дня у меня день рождения. Мне паровозик подарят, и я вам сразу принесу… Все принесу, и рельсы и вагончики… Ну, пожалуйста…
Под бородой Самсона шевельнулась улыбка. Что-то давно позабытое заворочалось у него в голове.
— И дверки, значит, открываются? — спросил он.
В это время раздался пронзительный, девчачий голос Таракана:
— А ну, отдавай трубача добром, живоглот одноглазый!
Хозяин косолапо повернулся.
Таракан стоял шагах в десяти, не сводя с Самсона крапчатых золоченых глаз. В руке у него вздрагивала палка с проволочной петлей. Сладкое предчувствие битвы одурманивало его.
— Чего вылупился, зевло собачье? Представь трубачиху сию минуту, а то последний глаз выну.
— Так ты что? Грабить меня собрался? — спросил Самсон весело.
— Грабить не грабить, а без турмана не уйду.
— Силком возьмешь? — поинтересовался Самсон.
— Не дашь сам, так силком.
— Вот это да! — Самсон в восторге шлепнул руками по бедрам. — Грабеж среди бела дня и при свидетелях… А? Во какие атлеты растут! Днем и при всем при народе, а?
— Митька, бери Зорьку! — приказал Таракан.
— А замкнуто! — отозвался Митя.
