— Разувался, — признался Затуловский сокрушенно.
— В скатерть заворачивался?
— Заворачивался.
— По-немецки декламировал?
— По-латыни. Из Вергилия.
— А кто написал Эрфуртскую программу? — выскочил с вопросом паренек при значке.
— Оставьте, Шуриков! — Заведующий школой брезгливо перелистывал дело. — Какая уж там программа. Вы, гражданин Затуловский, пишете, что в семнадцатом году выехали из Петрограда. Разрешите узнать, по какой причине?
— Видите ли, я уже отмечал…
— Еще разочек отметьте.
— Врачи обнаружили у меня очажок. Посоветовали выехать на кумыс. Вот у меня врачебное заключение. — Он снова стал теребить тесемки.
— Не врачи вас запугали, а рабоче-крестьянская революция, — перешел на «вы» Таранков. — От революции бежали, батенька мой!
— «Белая армия, черный барон», — добавил со свойственным ему остроумием Коська.
Таракан не переносил долго находиться в одном помещении с родителями и решил уходить. Славик и Митька вышли за ним. Только любопытный Коська остался в зале.
— Как думаешь, Таракан, Нерона вычистят? — спросил Митя.
— А сам не петришь? — Таракан поджал губы. — Императора представлял.
— Да еще разувался, — добавил Митя.
Не успели они дойти до угла, как раздался истошный крик Коськи:
— Огурец! Чеши быстрей! Твоего пахана чистят!
Славик вернулся. У круглого столика стоял папа.
Славик с изумлением узнал, что папа родился в 1890 году, еще в прошлом веке. Родился он, как оказалось, в деревне Тверской губернии. Было их пятеро братьев. Отец их, дедушка Славика, заставлял сыновей работать хуже батраков, наравне со скотиной. Наживал богатство. Двое надорвались — померли. Остальные один за другим сбежали кто куда от отцовской каторги. Вот так дедушка! А дома, в семейном альбоме, зачем-то держат его карточку. Младший, Иван, был любимцем кроткой, покорной матушки. Но и он не мог переносить, как отец ласкает матушку рогачом, — ушел пешком в Петербург. Брат, артельщик на железной дороге, приютил его, помог поступить в путейский институт императора Александра Первого. Жил тогда папа впроголодь, украдкой ловил в Летнем саду голубей, чтобы прокормиться, подрабатывал уроками. Еще не закончив института, женился, и Славик с изумлением услышал, что родители не позволяли маме выходить замуж за папу, и мама убежала с ним без благословения, и был большой скандал… Славик не имел понятия ни о мамином побеге, ни о том, что у мамы, кроме настоящей, была еще и девичья фамилия — какая-то дурацкая фамилия, вроде Кронштейн. Папа увез маму в экспедицию в Голодную степь, а в войну его забрали на фронт, и мама осталась одна на пороге Европы и Азии, беременная и проклятая родителями. Хотя папа работал по осушению окопов и на погонах у него были буквы «ОЗУ», что означало — отдел земельных улучшений, и хотя настоящие офицеры дразнили его «земгусаром», он попал в плен, а после революции явился в Москву на восстановление мостов, на Ташкентскую железную дорогу. Потом работал в должности начальника участка службы пути, получил повышение, и дальше ничего интересного не было.
Не успел Иван Васильевич закончить, Таранков спросил:
— А откуда взялось письмо в колонке?
— Не знаю, — ответил Иван Васильевич.
— Может, супруга спрятала?
— Да вы что!
— Она по-французскому знает?
— Немного.
— Ну вот.
— Что вот?
— А то, что в письме — французские слова.
И Таранков пристукнул кулаком по столу.
— А вы думаете, она бы не сожгла на свечке такой опасный документ? — попробовал возразить заведующий школой. — Дамы в таких делах очень осторожны.
К Ивану Васильевичу комиссия относилась доброжелательно, несмотря на то, что он был инженер.
— Как это тебя, Иван Васильевич, угораздило на баронессе жениться? — спросила председательша, затянувшись папиросой.
— А я не знал, что она баронесса.
— Это другое дело. Знал бы, конечно, не женился?
— Нет. Все равно бы женился.
— Вон ты какой разбойник!
— А гости не могли подсунуть? — спросил Таранков.
— Чего подсунуть? — не понял Иван Васильевич.
— Письмо. В колонку.
— Какие гости? Да что вы, в самом деле…
— А ты вспомни. Вы все праздники справляете. И Первый май и пасху. Кто да кто к тебе ходит?
— Многие ходят… Не понимаю, что вы хотите? Чтобы я гостям давал анкету заполнять? При чем тут эта бумажка и… и гости.
— Ты, Иван Васильевич, с высшим образованием, а будто с луны свалился, — попрекнула председательша. — Что надо, чтобы тебя скинуть? В первую очередь — подмочить репутацию. Вот я беру это письмо, подбрасываю в колонку и жду, когда будет чистка.
— Осторожней надо выбирать приятелей, Иван Васильевич, — добавил заведующий.
Чем больше Славик слушал, тем сильней ныла его душа. Если бы он вовремя сжег эту несчастную бумажку, отца давно бы отпустили.
Славик тихонько спросил, что будет, если он выйдет и скажет, откуда взялось письмо. Митька ахнул и выволок его на крыльцо. И там они оба, вдвоем с Коськой, принялись стыдить Славика и запугивать, что его посадят в исправдом за ограбление со взломом.
Коське вообще было непонятно, зачем выгораживать Ивана Васильевича. Разве это отец: ездит на извозчиках, шамает в ресторанах котлеты, кидает червонцы направо и налево, и лиловый негр ему подает пальто. А единственному сыну штаны не может справить — заставляет бегать в трусах и зимой и летом. И мать по национальности — баронесса. Чем жить с такими родителями, лучше удавиться. Давно пора его вычистить из советского аппарата к чертовой матери — и пламенный привет!
— Ну что вы! — несмело оправдывался Славик. — Мама, я согласен, в какой-то мере плохая. А папа хороший. Он ферму хочет перевозить. Он хороший.
Ребята снова пошли в зал. Ивана Васильевича все еще держали на сцене.
— Вы до конца понимаете, в чем вас обвиняют? — спрашивал его заведующий. — По сути дела, Скавронов утверждает, что ваша супруга выдавала белым властям коммунистов.
— Моя супруга не станет выдавать ни красных белым, ни белых красным. Она высчитала, что скоро наступит конец света.
— Вы бы объяснились со Скавроновым. А то, сами понимаете, знак молчания — знак согласия.
— Не буду я объясняться.
— Спесив, спесив, — покачала головой председательша.
— Нет, Митя, это не по-пионерски, — зашептал Славик. — Я пойду и сознаюсь. Слышал, что они про маму говорят.
— Стой где стоишь, — велел Митька. — Ничего ей не будет.
— Нет, я так не могу… Это все из-за меня… Я пойду, Митя.
— А по соплям не хочешь?
