– Взять пушку! – загремел Георгий и, пришпорив Джамбаза, понесся к завалу.
Дабахчи бросили коней и, перепрыгивая через огонь, полезли на завал, цепляясь за ветви и карабкаясь друг на друга.
Напрасно Ростом выкрикивал внизу команду. Дабахчи, не слушая, метнулись к пушке. Один из дабахчи, ногой отпихнув пушкаря, схватил за колесо пушку и швырнул вниз.
– Молодец! – крикнул Саакадзе.
В шум боя врезался неистовый призыв Ага-хана:
– Ла илла иль алла! Мохаммет расул аллах!
Взметнулось знамя с солнцем и львом. Густой колонной сарбазы бросились на равнину. К хевсурам подскакал Пануш.
– Бросайтесь вперед! – передал он приказание Саакадзе и понесся дальше.
«Лошари! Лошари!» Хевсурская конница ветром пронеслась по равнине и вклинилась в пешую колонну Ага-хана.
Началась неистовая сеча. Непривычный ночной бой сеял в иранцах страх.
С левого края, незаметно обогнув Норио, вышли две ширазские тысячи. Прикрываясь складками местности, сарбазы перебегали к лесу, стремясь зайти в тыл грузинам.
Мухран-батони подкрутил усы и пришпорил коня.
– Эй, молокососы! Кто из вас решится рассмешить старого князя робостью! – И он вынесся из леса и врезался в ряды ширазцев.
За ним с криком последовали задетые за живое конники:
– Скорее черт рассмешит кошку, чем мы тебя, батоно!
Заскрежетали клинки. Хрустели кости. Тяжело дышали люди и кони. Копья ломались о щиты, расплескивая лунные блики.
Сарбазы дрогнули. Но из-за бугра с криками «во имя Али!» мчалась на подкрепление тысячная конница.
И снова закипела сеча.
Старик Мухран-батони рванулся на коне в самую гущу схватки.
– Эй, молокососы! Кто хочет уксуса?! – и снова занес клинок.
– Батоно, враг хочет! – ревели мухранцы, неистово рубя сарбазов.
Когда минбашам уже казалось, что они теснят Мухран-батони, им в спину ударил Квливидзе.
– Эй, курдюки, где у вас лицо? – по-персидски ругался Квливидзе, рубя наотмашь.
Все смешалось: стоны, свист, крики, ржание, лязг. Не только люди – кони грызли друг друга.
Сарбазы пытались броситься в лес, но Кайхосро шашками преградил им путь. Зажатые в мешке, они бились в одиночку, ползли в овраги, цеплялись за выступы.
Луна побледнела, застыв над битвой. Небосклон задернулся розовой пленкой. Но никто не замечал наступающего утра.
Саакадзе, потрясая мечом, направлял дружину, зорко следя за движением врага. Внезапно он рванулся вперед, за ним Даутбек. Но было поздно. Вердибег вонзил в грудь Нодару саблю. Увидя Саакадзе, хан скрылся за спинами сарбазов.
Молодой Квливидзе, цепляясь за гриву, свалился с коня.
Даутбек, подхватив Нодара и отмахиваясь шашкой, вырвался из окружения и поскакал к лесу.
– Нападать и побеждать! – кричал Автандил, увлекая за собой ностевцев.
Вдруг его глаза загорелись гневом. Пронзенный сарбаз, падая, вырвал из рук ностевца пику.
– Чанчур! – рявкнул Автандил, подражая отцу. – Тебе что, на каждого сарбаза по копью нужно?!
В лесу на разостланной бурке лежал Нодар. Отстегнутый пояс с кинжалом висел на кусте. Рядом, раскинув рукава, валялся бешмет. Сквозь разодранную рубашку лилась кровь.
Старуха морщинистыми руками ловко накладывала на рану травы.
Папуна, приподняв голову Нодара, силился напоить раненого вином из глиняной чаши.
Вокруг Нодара в молчании стояли амкары-оружейники, сторожившие лес.
Прискакал Квливидзе, извещенный Даутбеком. Соскочив с коня, Квливидзе острием кинжала разжал зубы Нодара и влил чашу вина.
Нодар приоткрыл глаза и улыбнулся отцу.
Старуха посмотрела на Квливидзе:
– Молись богу! Молодой азнаур будет еще сто лет сражаться с нашими врагами.
– Мать, вылечи мне сына, золотые браслеты надену на твои руки!..
– За лечение грузинского воина я платы не беру, – сурово ответила старуха.
Нодар тихо застонал:
– Отец, враг побежден?
– Еще не совсем, но уж бегут, а еще больше осталось изрубленных на марткобской земле.
– И это хорошо! – силился улыбнуться Нодар.
– Люди, отнесите молодого азнаура в монастырь! – Квливидзе колебался, но вдруг нагнулся и осторожно поцеловал сына в лоб.
Он подошел к коню Нодара, привязанному к дереву.
– Какой ты конь, если такого воина не мог сберечь! Тебе не сражаться, а арбузы возить! Пинач. – И Квливидзе, погладив челку своего коня, вскочил и помчался к Норио.
В грохот врезался шум воды.
«Старцы ущелья» Алуда, Умита и Хомезура первые бросились с крутого ската. За ними хевсуры галопом промчались через реку Марткоби, взлетели на скат и, ломая плетни и виноградники, ворвались в Норио. Короткими ударами широких мечей они рассекали врага, кроша людей вместе с латами.
Курды кинулись навстречу хевсурам, столкнулись грудь с грудью. Каждый убитый хевсур вызывал восторженный вой. Но хевсуры, расклинив курдов, уже овладели Норио.
Вердибег, сжатый с трех сторон, бросил главные силы к центру. Вся равнина потемнела от нахлынувшего войска.
Залпы персидских пушек багровым огнем осветили лес. Шипели ядра, носясь по полю. Клубился пороховой дым. Но грузинская ночь мешала прицелу.
Вердибег воодушевлял мазандеранцев, исфаханцев и курдов. Точно стадо разъяренных быков, наваливались сарбазы на грузин.
Но Саакадзе не допустил опрокинуть центр. Он на ходу перестроил дружины глубокими колоннами. Круто повернув, Саакадзе внезапно развернул колонну, бурей пронесся с тремя линиями конных дружин и опрокинул правый край Вердибега.
Спасая положение, Вердибег опрометчиво растянул линию войск. Сплоченная стена сарбазов разорвалась, обнажив центр.
Георгий Саакадзе с «барсами» стремительно кинулся в брешь, не давая Вердибегу сомкнуть ряды.
Грузинская конница смертельным крылом развернулась в середине сарбазов. Рокотали боевые роги, гремели трубы, били в барабаны.
Над равниной поднялось знамя Иверии: неистовый серебряный конь.
Саакадзе, не переставая рубить мечом, направлял битву.
Автандил и Матарс на лету ловили приказания Саакадзе, все глубже вклиниваясь с ностевцами и ничбисцами в ряды сарбазов.
Мухран-батони с мухранцами преградил дорогу к бегству в Кахети. Сарбазская масса то наваливалась на него, то под всплеском шашек и кинжалов отскакивала.
– Слава богу, грузины! Мы добрались до врага!
Это был голос Трифилия, ворвавшегося на коне с обнаженной шашкой впереди монастырского войска. Рядом молодой монах высоко вздымал знамя: на черном бархате угрожающе сверкал серебряный крест.
Кайхосро Мухран-батони восторженно встретил святого отца, и они наперегонки кинулись к сарбазам. Трифилий вспомнил свою буйную молодость. Что ему Кватахевский монастырь?! Что ему лисьи разговоры с царями?! Он молод, он чувствует горячую кровь в жилах! Ветер срывается с шашек… «Есть где прославить имя Христа», – оправдывал себя Трифилий, страшный в своем неистовстве:
