закрывает до щиколоток босые ноги с твердыми грязными ступнями. Она жевала серу и смотрела на Сашу небольшими карими смеющимися глазами.
— Чего смеешься? — спросил Саша.
Она прыснула, закрыла рот рукой, вскочила, убежала, хлопнув калиткой. Но Саша видел, что она подглядывает за ним в щелку.
— Дикарка, но прелесть, статуэтка, — сказал Борис.
На ужин дали паренки — изрезанную пареную брюкву и бурдук — овсяный кисель. Опять все, в том числе хозяйка и ее сын, хлебали из общей миски. Старуха жаловалась: нет ни молока, ни мяса, даже рыбы — нет мужика в доме, некому рыбачить.
Во время ужина снова появилась соседская девчонка. Открыла дверь, увидела Сашу, опять прикрыла, затаилась в сенях.
— Чего прячешься, чувырла змеиная?! — крикнула старуха. Та продолжала тихо стоять в сенях. — Мешаная девка, — объяснила старуха. — Лукерьей звать. Лукешка, — опять крикнула она, — заходи в избу- то. Вот у городских еда нова.
Саша нарезал остатки колбасы для Карцева.
Лукешка вошла и стала в дверях.
— Капошная девка, — сказала старуха, имея в виду малый рост Лукешки, — по обоим родовым капошная, и отец, и мать… Где братанья?
— Лешак их знат, — ответила Лукешка, косясь на Сашу, — в лесу, однако.
— На корчевье, ломовщина, или пьянствуют, рюмочки-то, они заманчивые. Отец с нимя?
— С нимя…
Лукешка кивнула на Карцева.
— Больной?
— Больной, — ответила старуха, — все бормотал. Кого он бормотал? Душа с телом расстается. Что стоишь? Садись, поговори, вон он какой баской, — и кивнула на Сашу.
Но Лукешка не садилась, стояла в дверях, жевала серу, косилась смеющимся взглядом на Сашу, босоногая, в кофте навыпуск и длинной юбке. Ее гибкое тело пахло водой, рекой, сеном. Она была в той короткой поре деревенской юности, когда девушка еще не изнурена работой, домом, детьми, ловкая, сильная, все знает, получила воспитание в общей избе, где спят вместе отец с матерью и братанья с женами, на грубой деревенской улице, откровенная, наивно-бесстыжая.
Саша протянул ей кусок колбасы.
— Попробуй.
Лукешка не двинулась с места.
— Бери, лешакова дочка, жабай! — сказала старуха.
Лукешка взяла колбасу.
— Ваши третьеводни на рыбалку ходили? — спросила старуха.
— Ходили.
— Много добыли?
— Два ведра добыли.
— Тебе сколько лет? — спросил Саша.
— Кого? — переспросила Лукешка.
— Годов тебе сколько?
— Кто его знат… Шестнадцать, однако…
— Кого кружаш, — возразила старуха, — нашему Ваньке пятнадцать и тебе пятнадцать.
Лукешка поскреблась плечом о косяк и ничего не ответила.
— Лукешка!!! — послышалось с улицы.
— Тебя ревут, — сказала старуха.
— Меня, — ответила Лукешка, не двигаясь с места.
— Лукешка!
— У, варнак! — выругалась Лукешка и вышла, хлопнув дверью.
— Справная девка, — сказала старуха Саше, — ты ей катетку подари, она и погуляет с тобой.
— Что значит катетка?
— Ну, платок по-вашему.
— Интересно, — усмехнулся Саша.
Карцев ночью стонал, задыхался, просил посадить его, сам уже сесть не мог.
Утром Саша и Борис отправились в больницу. К врачу тянулась длинная очередь. Люди сидели в коридоре и на крыльце. Соловейчик прошел прямо в кабинет. За ним Саша. Молодой врач выслушал Бориса
