— Куда я ее дену?
Рина пожала плечами, мол, твое дело, тебя берем, а ее нет, отделывайся как знаешь. Солнечно улыбаясь, Рина отвернулась, будто ничего и не говорила.
И они стали уходить, не все вместе, а по одному, как-то очень ловко и незаметно, как фокусники… А теперь откройте глаза, никого нет.
Зоя и Варя остались одни.
— Смылись, — прошептала Зоя и заплакала.
— Ты надеялась, что тебя проводят в автомобиле? — насмешливо спросила Варя. — Или на извозчике, на резиновых шинах?
— Свиньи они, — мрачно проговорила Зоя, — а главная свинья — Рина, воображала конопатая. Рыжая.
Они пошли по аллее, смешавшись с эрмитажной толпой, толпа была густая — и в театре, и на эстраде, где выступал джаз Цфасмана, объявили антракт. Они совершили два скучных круга и увидели Ику на том самом месте, где весь вечер топтались.
— Девочки, — закричал Ика, — а я вас ищу. Пошли, быстро!
— Куда? — спросила Варя.
— В «Савой». Ждали на остановке, вас нет, все уехали, а меня послали за вами.
— Нам никто ничего не сказал, — возразила Зоя.
— Не знаю, — Ика не хотел объясняться, — вы чего-то не поняли. Поехали, быстро!
16
Компания уже сидела за большим овальным столом. Появление Вари и Зои не вызвало никаких эмоций, пришли — садитесь. Так Варя и не поняла, вернулся Ика за ними по своей воле или по поручению.
За столом шел разговор о какой-те Алевтине, убитой из ревности мужем-бухарцем. Рина была на суде.
— Его выручил защитник Брауде, — рассказывала Рина, — разливался, судьи уши развесили… «Турникет у входа в „Националь“ вовлекает наших девушек в порочный круг ресторанной жизни». — Она покрутила рукой, показывая, как вертящаяся дверь вовлекает девушек в порочный круг ресторанной жизни.
— Убил женщину — и за это всего два года! — возмутилась Зоя.
— И то, наверное, условно по причине культурной отсталости.
Левочка улыбался, как херувим, мило обнажая косой зуб.
— А если ходить не через главный вход, не через турникет, тогда не вовлечемся?
— Во всем мире люди проводят время в ресторанах и кафе, — сказал Вилли Лонг.
Воля-маленький закрыл лицо руками, и раскачиваясь, как мусульманин на молитве, забормотал:
— Бедная Алевтина, несчастная Алевтина, за что ее зарезал дикий бухарец, зарезал, как курочку, зарезал, как цыпленочка.
— «Цыпленок жареный, цыпленок пареный, — запел Воля-большой, — цыпленок тоже хочет жить…»
— А если убрать турникет, сделать просто двери, тогда порочного круга не будет? — опять спросил Левочка.
Появился Мирон, усаживаясь за стол, сообщил:
— Кончает партию, сейчас придет.
— Идет! — объявил сидевший лицом к двери Вилли.
К их столу приближался человек лет двадцати восьми, коренастый широкоплечий, с маленькими усиками, в блестящих черных лакированных ботинках, в великолепном костюме, сидевшем на нем несколько небрежно, а потому и лучше, чем на безукоризненном Левочке. Он пересекал зал легкой, уверенной, но настороженной походкой, кивая знакомым и улыбкой отвечая на приветствия. Это был Костя, знаменитый бильярдист, о котором вскользь упоминал Мирон в «Эрмитаже».
Компания его приветствовала. Он обвел стол медленным взглядом, взгляд был странный, шальной и в то же время недоверчивый, что, мол, здесь за люди, которых он, между прочим, знает как облупленных. Взгляд задержался только на незнакомых Варе и Зое.
Он сел рядом с Варей.
— Ничего не заказали, — определил Костя.
— Рина рассказывала про Алевтину, она была на суде, — ответил обходительный Левочка.
Прямолинейный Ика грубовато поправил:
— Тебя ждали.
Внимательно посмотрев на Ику, Костя сказал:
— Жалко Алевтину, хорошая была девочка. Я ее предупреждал — не связывайся с бухарцем, не послушалась.
Говорил он медленно, четко, растягивая губы и чуть растягивая слова, как говорят на юге России. Глаза
