потери и недостаток материальной части не сломили нашей воли. Только в период с восьмого августа по первое сентября, невзирая на вынужденные перебазирования, в обстановке отхода войск, летчики нашей дивизии произвели свыше трехсот боевых вылетов. На сегодня положение остается тяжелым. За ночь оно ухудшилось. После выхода к Волге севернее города противник ценой огромных потерь пробил нашу оборону с юга. Линия боевого соприкосновения проходит сейчас по Конной, где мы базировались неделю назад, по Воропонову. В настоящее время немецкие танки прорвались на окраину Воропонова. Пояснить больше нечего. Здесь присутствуют молодые товарищи из пополнения. Выпускники Сталинградского училища знают, где Гумрак, где Воропоново…
– На физподготовке кросс до Воропонова гоняли! – подал реплику кто-то из дальнего угла, где сидели истребители-сержанты. На марафонца зашикали, он оправдывался: – Была дистанция, бегали! У нас в Бекетовке аэродром был!
– С опозданием усадил нас немец учиться, – заметил другой новичок, – сегодня второе сентября…
Поднялся шумок.
Раздаев умел цыкнуть. Зычно, «на нерве».
Новички-сержанты, поднявшие гомон в задних рядах, как он понимал, неспроста, могли схлопотать от полковника запросто.
Но Раздаев, терпеливо склонив голову, переждал «галерку».
Потом, глянув в шумный угол, с кроткой назидательностью произнес:
– Александр Македонский с восемнадцати лет воевал! В желании выказать себя эрудитом и ободрить молодых, в кривой усмешке организатора, который сам-то насчет речей и прений в данный момент заблуждается, проглянуло что-то заискивающее, жалкое… Уж лучше бы он цыкнул, как умел!
– Командующий генерал Хрюкин требует, – продолжал Раздаев, овладевая собой, – поставить взаимодействие между штурмовиками и истребителями как следует быть.
Мы сами знаем свои недоработки… Знаем. Надо назло врагу ликвидировать их. Группы на сегодня сформированы. По сигналу «Сокол» уничтожать вражеские войска в районе Гумрака, по сигналу «Смерч» – в районе Воропонова…
Он приподнял разведенные в стороны тяжелые руки, как орел, воздевающий крылья, чтобы толкнуться о воздух, и объявил:
– Начнем…
…Собравшиеся сгруппировались в зале по полкам, но не строго: молодые, радуясь встрече, – три дня не виделись, сколько новостей! – разобрались по училищам, по своим курсантским компаниям, а гроздья однополчан чередовались, так что размежевания зала на два клана, на истребительский и штурмовиков, не произошло.
Но единства в зале не было.
Летчики-истребители – цвет и гордость ВВС с довоенных времен: первыми Героями и гвардейцами советско-германского фронта стали они же, истребители… Цену себе истребители знают. Но трагический ход войны, отступления, мясорубка донских переправ, шквал августовских бомбежек при соотношении сил три, четыре, пять к одному в пользу противника заколебали ряды истребителей, тень легла на их былую славу. Предрассветный Гумрак, факелы «девятки» над ним след в душе Егошина оставили глубокий.
Летчики-штурмовики прошлым не кичатся, пехота им благоволит: «Где наши „ИЛы“, там фрицам могилы. „ИЛ-два“ – противовражеский самолет…»
Основного докладчика, Егошина, выставили штурмовики. Полковник Раздаев утвердил его не без сомнений.
Истребители, естественно, были настороже: знали, что их по головке не погладят, и ждали, какие эпизоды будут приводиться в качестве примеров; штурмовики, в свою очередь, надеялись, что их представитель проявит убедительность и такт.
«Конспекта проверять не буду!» – заявил докладчику Раздаев, делая быстрый отрицательный жест и вскидывая на майора взгляд в упор. Жест и взгляд означали, что Егошину предоставляется полная свобода действия… Карт-бланш. От кратких напутствий Раздаев, однако, не отказался. «Повода для настроений не создавать, напротив, у летного состава надо вызвать заряд активности!» – «Понял, товарищ полковник». Всю жизнь середнячок, равнявшийся на соседа и сейчас имевший перед глазами дивизию Степичева, Федор Тарасович оставался верен себе: «Включи в доклад эпизод с Рябошапкой!» Кто такой Рябошапка? Летчик Северо-Западного фронта, сбивший на самолете «ИЛ-2» «мессера». «Зачем чужого? – возразил Егошин. – У нас свои не хуже». – «Кто?» – «Сержант Гранищев». Подбородок Федора Тарасовича начал грузнеть. Сержант Гранищев, лупоглазый дроволом, едва не выбил из строя Баранова, нечего его возвеличивать. «Без отсебятины, Егошин, – и сделал другой жест, пальчиком. – Рябошапку апробировал командующий, на Рябошапку и сошлемся! Свобода действий – без отсебятины. Дело вести, как положено, все – в рамках, без отклонений. Умов не возбуждать, на авторитеты не замахиваться!» («Меня не задевать» – так следовало толковать замечание Раздаева, уже совершенно лишнее.) – «Понял».
Понял, а про себя Михаил Николаевич с полковником не согласился.
Внешне, по форме, конференция отвечала давним традициям армейской жизни, но, чтобы дать желанный результат сегодня, повлиять на ход воздушного сражения в Сталинграде, она не должна, не могла быть дежурным, для «галочки» проводимым мероприятием. Новый, грозный, решающий день требовал нового содержания.
При всех условиях докладчик обязан был не сплоховать.
И начал Михаил Николаевич, объявленный председательствующим, темпераментно, с размахом.
– Штурмовая авиация за год войны, – заявил он, – своими решительными боевыми действиями нанесла сокрушительные удары по оголтелой банде фашистских заправил!
Случая ударить непосредственно по банде фашистских заправил никому из летчиков не представлялось; но прицел, взятый оратором, хотя и далекий от заволжского поселка, где они сидели, равно как и сама горячность зачина, импонировали. Политрук, исполнявший обязанности стенографа, понимал, что клуб пойдет под госпиталь, его, политрука, вновь куда-то перебросят, и в свою последнюю роль на клубной сцене вкладывал также и то, что сумел приметить, вращаясь среди летчиков. Так появилась краткая, не по существу, запись о трех гимнастерках английского сукна, выделенных по армейской разнарядке для
