бы тем самым еще более улучшили бы вашу жизнь…
— А почему именно вашу жизнь улучшать? — спросил Магома Скурлатий. — А до вас что? Не люди жили?
— Тоже верно… Значит…
— Ага, — сказал Магома. — Мы этим и занимаемся… Мы ищем, как запустить в оборот такой главный фактор, который бы выстроил и выправил всю человеческую историю заново и сделал бы ее счастливою.
— Ну? И нашли такой фактор?
— Нет. Ты должен найти этот фактор.
— Я?!
— Ты.
— Ну почему я?! Почему опять я?! — завопил и заныл Сапожников и проснулся'. …В черном небе стояли неподвижные звезды. Аркадий Максимович и Филидоров смеялись, когда вспоминали сапожниковский рассказ и его нелинейную логику.
— Хотя в этом что-то есть, — сказал Филидоров. — В нелинейной логике…
Пахло олеандрами и прочими магнолиями, и посторонний мужчина в шляпе и белой майке скрипел галькой, укладываясь спать у тихого моря на надувном матрасе.
— Слава богу, машина времени принципиально невозможна, — сказал Филидоров. — Иначе пришлось бы допустить, что время это материя.
— Я допускаю, — сказал Сапожников.
— Ну, это понятно…
— Нет, я серьезно!
— Ага, — сказал Филидоров. — Это я понял… Все сверхъестественное вам по душе.
— Кстати о сверхъестественном, — сказал Сапожников. — Если завтра кто-то пройдет пешком по воде — это тут же перестанет быть сверхъестественным… Доказать же, что такого не может быть ни при каких условиях, — тоже невозможно. Если захотеть, можно придумать, как это сделать… Можно только сомневаться, так ли это было, как рассказано в мифе… Да и в мифе, я думаю, фантастичны не факты, а их объяснение.
— Вы это к чему? — спросил Аркадий Максимович и напрягся.
— Возьмите Посейдона, — сказал Сапожников. — Что в древние времена мог подумать человек, впервые увидевший колесницу, которая летит по морю — окияну, а перед ней мчатся дельфины? Он решил бы, что колесницу везут дельфины… А что подумали бы мы, впервые увидев это? Мы бы начали искать скрытый мотор. Чье же объяснение фантастичней, если факт относится к прошлому? Конечно, наше. Потому что дрессировать дельфинов можно было и тогда, а для мотора нужна технология… А что это значит еще?
— Что?
— Что люди уже знали колесницу и могли ее отличить от лодки.
— Колесница Посейдона — это просто метафора, — сказал Филидоров. — Это метафора.
— Пусть метафора. Но за метафорой лежит нечто реальное и привычнее, иначе не поймешь, что с чем сравнивается, что на что похоже… За мифом всегда почва… Если завтра окажется, что гравитации нет вовсе, то ньютоновское притяжение окажется мифом, и от него откажутся. Но это не будет означать, что яблони перестанут падать на землю. — …Значит, вы считаете, что был некто реальный, кто мчался по морю на чем-то похожем на колесницу? — спросил Филидоров.
— Я пока ничего не считаю, — сказал Сапожников. — Я думаю… А вообще нужна сравнительная мифология… Есть такая наука?
— Нет пока, — сказал Аркадии Максимович.
И вдруг занервничал так очевидно, будто пытался заглушить некое соображение, которое явно просилось наружу.
— Что с вами? — не выдержал Сапожников.
— Значит, вы считаете, что в мифе фантастичны не факты, а их объяснения? — спросил Аркадий Максимович.
— Ну?
— Я с этим согласен… И я считаю, что была цивилизация в Атлантике…
— Атлантида? — обрадовался легкомысленный Сапожников.
— Ну, пусть Атлантида, — сказал Аркадий Максимович. — Я гоню от себя эту идею… и не могу прогнать.
— Ха-ха-ха… — сказал Филидоров. — Я вас вполне понимаю.
Еще бы не понимал! У него самого сапожниковский абсолютный двигатель не шел из ума.
Сапожникова всегда поражало, что научные люди относятся к некоторым проблемам со злорадством и негодованием. И даже самый интерес к этим проблемам грозит человеку потерей респектабельности.
— Ну почему же вы так мучаетесь и страдаете, Аркадий Максимович? — спросил Сапожников. — Ведь если вам пришла в голову мысль, то ведь она же пришла вам в голову почему-нибудь?
— Так-то так… — ответил Аркадий Максимович.
— Ведь ничего из ничего не рождается, закон сохранения энергии не велит. Вот спросите у профессора. Все из чего-нибудь во что-нибудь перетекает, — сказал Сапожников. — Значит, были у вас причины, чтобы появилась эта мысль. Вот и исследуйте все это дело, если оно вас волнует. Почему вы должны отгонять ее от себя, как будто она гулящая девка, а вы неустойчивый монашек?
— Так-то оно так, — сказал Аркадий Максимович. — Но вокруг проблемы Атлантиды образовался такой моральный климат, что ученого, который за нее возьмется, будут раздраженно и свысока оплевывать, как будто он еще один псих, который вечный двигатель изобрел.
Филидоров засмеялся.
— Ну и что особенного, — сказал Сапожников. — Я вечный двигатель изобрел.
— То есть как? — спросил Аркадий Максимович. — Вы же сами говорите, что энергию нельзя получить из ничего?
— А зачем ее брать из ничего? — спросил Сапожников. — Надо ее брать из чего-нибудь.
А Филидоров только крякнул.
— Но тогда это не будет вечный двигатель.
— Материя движется вечно. Если на пути движения поставить вертушку, то она будет давать электричество.
Аркадий Максимович догадался сам про себя, что Сапожников говорит серьезно, и посмотрел на него с испугом.
— Однако вернемся на землю, — сказал Филидоров и посмотрел на часы. — Ну, что у нас на земле?
Часы на земле показывали без десяти полночь.
— Пора… В дом отдыха не пустят, — сказал Аркадий Максимович. — На земле у меня трудности… Я не выдержал нервного напряжения, и мне достали путевку. — И заторопился: — И жена от меня, кажется, сбежала, и вообще!
— Что вообще? — спросил Сапожников.
И Филидоров тоже поднял голову от своего светящегося циферблата. Потому что слово 'вообще' Аркадий Максимович выкрикнул.
И тут Аркадий Максимович заговорил медленно и наизусть:
— Я, Приск… Сын Приска… …Я, Приск, сын Приска, на склоне лет хочу поведать о событиях сокрушительных и важных, свидетелем которых я был, чтобы не угасли они в людской памяти, столь легко затемняемой страстями.
Сегодня пришел ко мне владелец соседнего поместья и сказал:
— Приск, запиши все, что ты мне рассказывал. Оно не идет у меня из ума и сердца. Ходят слухи о новом нашествии савроматов, я буду прятать в тайники самое ценное имущество. Но кто знает, что сегодня ценно, а что нет, когда люди сошли с ума и царства колеблются. Запиши, Приск, все, что ты мне рассказывал, и мы спрячем свиток в амфору, неподвластную времени, и зальем ее воском, выдержанным на
