двадцати двум годам я был избавлен от всего основного курса. Мне осталось только фехтование и танцы — две необходимые премудрости, которые вызывали у меня минимум интереса. Еще лет пятнадцать я болтался, ведя обычную жизнь подростка в наших землях.
То есть, жил один в определенных мне покоях, стараясь не так уж часто встречаться с Мейтал, моей второй старшей сестрой. Она рассуждала точно так же. Я гулял, купался, уезжал надолго в степь, сидел в библиотеке. Я мог месяцами не видеть никого — отец в то время жил у своей новой подруги. Когда мне хотелось общения, я ехал на наши песчаные отмели, где всегда собиралась компания моих ровесников. Мы купались, жарили на углях мясо свежедобытой дичи, развлекались, как умели, и любили друг друга на горячем песке. Потом, чувствуя, что мне вновь хочется вернуться к одиночеству, я уезжал в замок отца.
Мы таковы по духу ли, по воспитанию, что для нас пробыть месяц или полгода в полном одиночестве — удовольствие, а не проблема. Привычное состояние для каждого из нас. Есть время размышлять, смотреть в себя, постигать наше искусство Медленных Мыслей — особый вид медитации. Но всегда можно оседлать коня и отправиться в гости в любой замок, где есть еще молодежь, устроить вечеринку.
За два года до встречи с Милордом, я поступил в ученики к старому колдуну Илхану. Даже и не знаю, зачем. Наверное, потому, что знал, что в нашей семье у всех детей моего отца есть магический дар. Илхан был магом Воды и Древа, что мне не очень нравилось, но выбора не было. Адепт другого искусства, Крови и Железа еще лет пять-десять назад был изгнан из нашего мира. Как раз трудами Илхана. Во время этой эпопеи у меня стало на одну сестру меньше. Мейт была подругой Оборотня, того самого адепта магии Крови.
В общем-то, мне не надо было идти к Илхану в ученики. Но я хотел овладеть хотя бы частью своих магических способностей. Да и выяснить поподробнее все, что случилось тогда. Я не добился ни первого, ни второго. Илхан обожал выдерживать молодых новичков по несколько лет на особом режиме жизни и питания, не рассказывая взамен ничего. Он объяснял это тем, что тело и дух должны прийти к некоему единению. Что проявлялось в бедном и безвкусном рационе, жестком режиме дня, житье по четверо в одной комнате — от одного этого половина нас сошла бы с ума, полный запрет на сексуальное общение друг с другом — это, вероятно, чтобы свести с ума половину, пережившую обитание по четверо.
Зато я узнал кучу сплетен о том, кого обычно называли Оборотень из Тьеррина. Историю его любви с моей сестрой тут превратили в этакую еретическо-романтическую историю, навесив сотню красивых и романтичных подробностей. По ночам рассказывали шепотом. О самом Оборотне говорили, что он совсем не похож на Даара, а похож на крестьянина, что он исключительно жесток, обожает мучить и пытать, знает все изысканные способы пыток, может убить за неосторожный взгляд в его сторону. Что он приносил кровавые жертвы, в том числе, молодежи Даара. Перед тем, хорошенько развлекшись в своем стиле, — добавляли старшие. В общем, по этим разговорам можно было начать содрогаться от одной мысли при встрече с таким.
И когда настал день, в который мне, по принуждению Илхана, пришлось войти в замок Тьеррин и предстать перед ним, играя роль его сестры, я был до того напичкан всеми этими ужасами, что приготовился к медленной мучительной смерти.
После первых минут общения, я понял, что никогда еще не видел столь привлекательного, на мой взгляд, мужчины. Он вовсе не был похож на крестьянина, хотя был светловолос и широк в кости. Он был красив несколько не так, как было принято у нас. И он был овеян волшебными ветрами иных миров…
Что было дальше — вы знаете сами. Страх и желание, и невозможность поверить в то, что он выбрал меня — никчемного мальчишку. Дни, когда я сидел взаперти и радовался этому — значит, я нужен. Дни, когда мое тело ломалось от боли упражнений и ударов, полученных в поединках. Дни, когда я не отпускал его от себя часами.
… Дни, за которые я сейчас хватался, как утопающий за жалкую последнюю соломинку на глади бездонного пруда. Я старался быть мыслями там, но проклятый железный город проникал в меня все глубже и глубже… Я шел, словно автомат, на которые тут насмотрелся до отвращения ко всему железному и неживому. Мы все-таки пробились в соседний Сектор. Теперь путь лежал вниз. Чем глубже мы уходили, тем хуже становилось. Ненависть не отступала, но темнота, сырость, затхлый воздух, словно объединились с ней и старались сжить меня со свету. Я шел, спотыкался и летел на камни, покрытые слоем скользкой отвратительной плесени, поднимался и шел вновь. Я старался смотреть только на спину Милорда, на треугольный рисунок его фигуры, уверенную отмашку обнаженных по плечи рук. Это было чем-то, что держало меня на самом краю сознания.
Мы ночевали на широком выступе чего-то типа древней лестницы. Оставался последний бросок к проходу. Первый раз за все это время я прижался головой к коленям Милорда — тот спал сидя, оперевшись на мокрую и холодную стену только плечом. И когда его рука провела по моим волосам, и тот контакт, который был у меня с ним до того, как мы ступили в этот отвратительный мир железа, восстановился, я расплакался, как маленький. Потому что почувствовал его, его мысли, настроения — и испугался. Я думал, что это я на грани. Нет. Ему было еще хуже. Ему приходилось еще и тащить меня — и за руку, и отдавая мне часть своей Силы. Которая была уже на исходе — и он отдавал ее мне, не тратя на себя.
Я ревел у него на коленях, и что-то бессвязно бормотал. Просил оставить меня тут, как ненужную обузу, забыть обо мне, убить, столкнуть в ближайший колодец — только не губить себя из-за меня. А он только бессильно улыбался и, гладя меня по плечу, говорил:
— Подожди. Остался только день перехода. Дальше все будет хорошо.
И напевал мне песню, переводя ее на ходу на наш язык — песню иного мира…
Часть слов я не понял, но смысл был ясен. И впрямь, все просто — «лишь бы мы проснулись в одной постели с тобой», а больше мне ничего и не надо. Но выхода нет… и с тем я заснул, а причудливая мелодия синей воронкой вращалась у меня в голове, впервые защищая меня от черной патоки, что источал город.
И потому, когда я проснулся, мне стало чуть легче, и мы шли вдвое быстрее: меня не надо было вести под руку, я даже сам заметил несколько сомнительных камней и странных устройств. Как оказалось, они выстреливали чем-то горячим во все проходящее мимо.
И вот она — цель. Но где же хоть какое-то подобие прохода? Ни камня, источающего Силу, ни какого-то рисунка. Я молчал, ибо думал, что Милорд знает все сам и видит этот проход. Но когда он оглянулся, я с ужасом понял, что он тоже его не видит.
«Выхода нет!»
Я вздохнул, собираясь сесть прямо на грязный каменный пол… но оказалось так, что пол сам подскочил и ударил меня по спине и голове. А может быть, это я упал на него плашмя… не знаю, ибо на какое-то время все вокруг меня погрузилось во мрак.
Я очнулся от мысленного зова… такого слабого, словно тот, кто меня позвал, был на грани смерти.
